«Тектоника чувств» в «Красном факеле»: Театр без человеческой плоти
Э.-Э. Шмитт «Тектоника чувств».
Новосибирский академический театр «Красный факел».
Режиссер Сергей Чехов, художник Антон Болкунов
Под занавес сезона «Красный факел» показал нам «Тектонику чувств» Э.-Э. Шмитта. И подумалось: да, тут ему, Шмитту, самое место – ведь за исключением из ряда вон выходящих ошеломительных спектаклей Тимофея Кулябина, Шмитт отлично вписывается в тот самый основной краснофакельский ряд, давно утвердившийся на его сцене. Это, можно сказать, «тёплый буржуазный жанр», когда как бы перед вами и «сериал», но всё же не вполне «сериал» (то есть не «Ужин с дураком», не «Чай с мятой»), а театральное действо с неким намёком на философский уклон, на ауру интеллектуализма. Это, так сказать, мечта любого директора, «чтоб и широкая публика была довольна, и интеллигенция не разозлилась». Пленить и тех и других был приглашён новосибирский молодой режиссёр Сергей Чехов. Это он должен был пройти между Сциллой и Харибдой, и, в общем-то, прошёл, хотя и напоролся неожиданно на кое-какие рифы.
…И вот зал замирает при взгляде на сцену – такую богатую пустоту трудно было вообразить! Какие белоснежные ставки охватывают её! Как контрастны этой белоснежности тяжёлые чёрные стулья, расставленные с точностью до миллиметра! А огромные напольные вазы с жёлто-оранжевыми листьями в духе японских мотивов!.. Экраны и микрофоны по углам, оживающие от взмаха руки, – к ним персонажи подходят только по периметру, ни в коем случае по диагонали…
Звучат французские стихи и французская проза… Актрис раздевают на фоне белых ширм медленно и печально… Впечатление складывается несколько сомнамбулическое – «Никогда я не был на Рублёвке, ты меня не спрашивай о том», – что-то в этом духе. Артисту Антону Войналовичу от театра доверено «блюсти» дизайн – он и блюдёт, своей хаотичной пластикой подчёркивая незыблемую красоту стиля, контуры которого ближе, конечно, к интеллектуальной Харибде, чем к грубо-сериальной Сцилле. Действие начинает тяготеть к вневременным категориям, вследствие чего (перефразируя Бродского) «даже у простых понятий почва уходит из-под ног».
А всего и делов-то! – как говорят в народе. Стареющая мать пытается ускорить брак дочери с человеком, который ей и самой дорог, – ведь случись иначе и брак не состоится, она его больше не увидит. Мать дает дочери роковой совет, который ни в коем случае нельзя выполнять. Но дочь выполняет. Теряет любимого. Готовит ему страшную месть. Вовлекает в нее посторонних. В итоге – взрыв, обвал, катастрофа для всех и одиночество (тектоника чувств тургеневского «Месяца в деревне»).
Такой замечательной актрисе, как Галина Алёхина, казалось бы, справиться с ролью Матери легче лёгкого. А вот поди ж ты… Почему так непонятна её то плачущая, то сюсюкающая дама в странных одеждах? До самого финала пытается она что-то объяснить, а в финале замолкает, превратившись в памятник самой себе под сенью напольных ваз…
Дочери тоже сочувствуешь, и тоже как-то неопределённо. Изощрённый план мести жениху обрушивает всё вокруг (тектоника!), последняя фраза «Я тебя люблю!» замыкает контуры роли, но не даёт ощутить её человеческое наполнение. Сам герой, из-за которого горит сыр-бор, невозмутимый бизнесмен, принимающий на веру любое слово – как себя при этом чувствует его бизнес? И какой, интересно, у него бизнес? Или не следует интересоваться? Та же закрытость, герметичность, нечёткость взгляда на героя, которого хотелось бы понять. Его новая подруга – очаровательная румыночка в монастырском платьице с белым воротничком. Про неё говорят, что была на панели, за её спиной на экране мелькают клочки каких-то оргий. Да бросьте, на девочку наговаривают!.. «Взгляд сверху» и личная органика актера почти не соотносятся. И оттого прекрасные молодые артисты как мушки в янтаре – красиво, но обездвижено, без пульсации человеческой плоти.
Получается странно. Бытово играть нельзя (ясен пень, в таком-то графичном и стильном оформлении Антона Болкунова), психологически тоже нельзя – теряем обобщения о сложности современных отношений. Бытово-психологически тем более, – тут уж точно штампованных актёрских оценок не избежать, надоевшей морали со сцены. А надо-де просто доносить свой текст осмысленно и внятно, активизируя зрителя и возвращая ему право со-творца…
Мы бы и рады активизироваться, только бы нам намекнули, в какую сторону.
А вот Виктория Левченко существует на сцене наперекор невнятице. Ее игра дразнящая, дерзкая, яркая – глаз не оторвать. Она открывает в тексте Шмитта такой люфт, в котором можно не только любовные разборки перетирать, – тут Брехта вспоминаешь. Левченко, конечно, играя «в обход», общего стиля не разрушает, но за её угодливостью богатой даме – столько издёвки по адресу этих сытых и образованных, которые плакать, конечно, могут сколько угодно, но ни за что не расстанутся с привычкой, с извечной практикой решать свои проблемы за счёт низших и бесправных. (У Шмитта есть, оказывается, актуальное содержание?)
Так-то Левченко! А сколько её коллег на последнем «Транзите» поразили игрой невнятной, расплывчатой, бессодержательной… Не у кого-нибудь – в постановках уже известных молодых режиссёров, таких как Дмитрий Егоров, Роман Феодори; вне рамок фестиваля – у Ирины Керученко в «Глобусе».
Актёрскую невнятицу постановщики, самые чуткие, ощущают. Со смутным чувством вины (хочется так думать) подставляют своё плечо. Антон Маликов, например, в «Старом доме» строит спектакль «Недоразумение» по пьесе Альбера Камю как проблемную клетку из впечатляющих метафор. Спектакль уже хорошо описан критиками, поэтому, не вдаваясь в сюжет, просто отмечу режиссерский прием – превращение героини Софьи Васильевой в олицетворение «ползучего эмпиризма» (только ползком, по-другому актриса на сцене не появляется), а героини Ларисы Чернобаевой в финале – в злое насекомое, опасное существо с агрессивной выправкой и кровавой обводкой глаз… В спектакле есть просто шоковая сцена, когда Мать и Сестра поочерёдно предлагаются Сыну…
Безжалостно срывается с героя ореол жертвы и страдальца, и поделом: не рок, а человек у Маликова, делая ложный выбор, усугубляет неизбежный трагизм человеческого удела – его конечность. Режиссёр сочиняет издевательский парафраз к знаменитому «Возвращению блудного сына». Не будет в нём рембрандтовского вечного света страдания и прощения (Сын выпьет отравленный чай, что называется, с полу, по-собачьи) – здесь некому каяться и некого прощать. Вот только мрак и безнадёжность финала были бы не так однозначны, если бы не нейтральная игра актёров. Будь она иной, сама актёрская органика с её неизбежным «объёмом жизни» расширила бы эмоциональный фон. А так проблемная клетка остаётся чертежом, спущенным сверху, персонажи – людьми за стеклом.
И вот ещё что… Сейчас, когда человечество бьётся, можно сказать, из последних сил, стараясь избежать последней на Земле катастрофы, театр, в лице его юных кормчих, зачастую предлагает движение в противоположном направлении: к демонстративному отсутствию диалога, общения, к утверждению герметичности, закрытости, непостижимости внутреннего мира, самой сути человека как такового. Даже если это современный диагноз – стоит ли сцене так старательно удваивать и без того грустную реальность? Статья В. Брюсова 1902 года по сходному случаю в адрес МХТа так и называлась – «Ненужная правда».
Читать мнение Павла Руднева о спектакле «Недоразумение» в «Старом доме»
Читать статью Дмитрия Королева о спектакле «Недоразумение» в «Старом доме»
В материале использованы фотографии Фрола Подлесного («Тектоника чувств») и Виктора Дмитриева («Недоразумение»).