“Я всегда был склонен к большому оптимизму, но сейчас угнетен. Трудно дышать в этой реальности”, — с режиссером Кристианом Люпой на страницах журнала “Краков” беседует Катажина Домагала. Перевод Антона Маликова специально для ОКОЛО.
В спектакле Театра под руководством Сергея Афанасьева в режиссуре Александра Баргмана эта минута есть, но она выпадает из общей картины и не рождает целостного впечатления. Зилов у Баргмана увлекает вставными танцевальными и поэтическими сценами, в которых недосочиненный объем героя заполняет органичный и талантливый Андрей Яковлев настолько, что кажется, лучше бы это был моноспектакль под названием «Зилов», где актер гипнотизировал бы нас своим отчаянным contemporary или тихим чтением стихов.
Оперные впечатления начала лета этого года сформировались в результате посещения недавно открывшегося зала им. Исидора Зака в недрах НОВАТа и очередного Международного Дягилевского фестиваля в Перми, неизменно предлагающего публике что-нибудь эдакое в оперном жанре. Об этом и пойдет речь. На малой сцене НОВАТа Немного истории. В новосибирском оперном театре наряду с огромным амфитеатром всегда […]
Дневник фестиваля «Ново-Сибирский транзит». День девятый. Моя мама очень любит смотреть испанские сериалы. Там, где молодые герои, незатейливый юмор, типа страстная любовь и, чаще всего, весь сюжет понятен с первого взгляда. Она смотрит их буквально пачками: «Tontos en la periferia», «Aventureros», «Agentes de vacaciones» и другие. Сейчас она смотрит свой самый любимый сериал.
Пустыня Атакама, нашедшая отражение на современной карте Чили, считается самым обезвоженным местом на Земле. Здесь, за исключением скальных расщелин и неизведанных глубин, не способны выжить даже микроорганизмы. Новосибирскому спектаклю Филиппа Григорьяна в этом смысле нет равных. Об «Иллюзии» на сцене «Красного факела» материал Степана Звездина.
Дневник фестиваля «Ново-Сибирский транзит». День девятый. «LONDON» Максима Досько в постановке Сергея Чехова похож на миниатюрную карту памяти, хранящую всю историю человечества. Текст о сантехнике Гене из/з/с Ракова разыгран Новокузнецким театром как древнегреческая трагедия, в которой Атлант, расправив плечи, шагает в открытый космос и возвращается обратно человеком с осознанием, что это не он держит Землю, а она его. Что он привязан к ней родовой пуповиной.
Дневник фестиваля «Ново-Сибирский транзит». День восьмой. Все хождение Кисы за брильянтами – это игра впавшего в детство старого человека: это он помнит пугающие гобелены с котами, это он нежно хранит в памяти свое смешное прозвище, это для него путеводной звездой становится образ умершей мадам Петуховой. В веселом инфантильном карнавале закружит огромный колядовский хор, он же массовка, он же кордебалет, распевающий полублатные одесские песни. Захватывающая гонка за барышом не важна для Коляды, в своем спектакле он препарирует характеры, которые в огромном многообразии описали Ильф и Петров в своем романе.
Дневник фестиваля «Ново-Сибирский транзит». День восьмой. «Пианисты» задействуют все зрительские ресурсы сразу и насовсем, в точности так же, как мунковское «Солнце», которое при своей истерически жизнерадостной яркости (в «Пианистах» цветовой яркости нет, но есть широкий интонационный диапазон) мгновенно вводит в жутчайший транс наблюдения, предлагая не сюжет, но визуальный груз, перед которым можно только оцепенеть, к которому приходится только намертво прирасти.
Дневник фестиваля «Ново-Сибирский транзит». День восьмой. У Павловича тема свободы от творчества проходит не только через сюжет, но и через структуру спектакля. Актеры театра «Глобус» здесь обязаны быть несвободными, они замкнуты в системе мизансцен, ритмов и звуков, не могут позволить себе даже секундное переключение внимания на зрителя, партнера или свет. Потеря концентрации в этом случае неизбежно приведет к краху всего художественного высказывания.
Дневник фестиваля «Ново-Сибирский транзит». День седьмой. «Я. Другой. Такой. Страны» — многослойный спектакль, в котором мифологизированные культурные коды страны обернуты в мифологию Пригова, а потом и Егорова. Все это тотальное вранье доведено до абсурда, за которым мерцает призрачная свобода, абсолют которой Пригов искал в творчестве.