«Идиот» Андрея Прикотенко: красота не спасёт мир
«Всё помножено на двое, кроме судьбы и самоей Н20», – цитирует «Венецианские строфы» Иосифа Бродского стародомовский Мышкин в исполнении Анатолия Григорьева. Пришелец в широкой шляпе-панамке, ярких носках, просвечивающих через прозрачные конверсы, – озираясь в доме Епанчиных, Лев Николаевич вдохновлённо рассказывает о своих наблюдениях в Италии. Следуя его теории, отражение cобора Святого Марка в воде во время дождя символизирует главную идею христианства – двойственность нашего мира. По ней жизнь так же прекрасна, как и её отражение, как и судьба человеческой души после неё.
Этот намёк на религиозный контекст, забрасываемый в самом начале действия, сложно склеить в цельный философский сюжет, которыми так ценен оригинальный текст Достоевского. Однако двойственность в спектакле, несомненно, играет важную роль: она становится главным лейтмотивом сценографии. Активно трансформируемая в последнем сезоне сцена «Старого дома» в спектакле Андрея Прикотенко замыкает героев в глянцевом зеркальном тоннеле, выстроенном во всю глубину зала. Завораживающий металлический блеск стен напоминает операционный стол или рабочее место патологоанатома. Морг, квартира, бассейн, парк – метафорическое пространство на протяжении спектакля будет принимать самые неожиданные значения.
Спектакль «Идиот» – это попытка Андрея Прикотенко найти и исследовать героев Достоевского в современных реалиях, в путинской России, где правят наворовавшие олигархи, где вышедшие из строя социальные лифты и нищета заставляют забыть о любви и жениться по расчёту, где красота, как ни старайся, уже не сможет спасти мир.
С целью осовременивания режиссёр полностью переписал оригинальный текст: сохранил сюжетные линии, но приправил реплики сленгом, сниженной лексикой, шутками про Путина, белых ходоков и “Twin Peaks”. Герои в спектакле «Старого дома» носят брендовую одежду, активно пользуются «яблочной» техникой, а деньги показательно бросают не в камин, а с помощью удобного интерфейса «Сбербанк.онлайн».
По Прикотенко, Аглая Епанчина (Анастасия Пантелеева) – капризный ребёнок, бунтарь в теле вульгарной модницы. Она на высоких каблуках, в леопардовом берете и футболке с Сашей Грей декламирует тексты «IC3PEAK» и бесится от употребления устаревших, немодных словечек. Своим подростковым максимализмом Аглая сражается с расчётливостью родителей (Епанчиных исполняют Лариса Чернобаева и Андрей Сенько), которые стали заложниками влиятельной родственницы Белоконской и своих социальных статусов.
Внешняя противоположность богатеньких Епанчиных – неблагополучная семья истериков Иволгиных, которые своими оглушающими скандалами напоминают мракобесие в студии «Пусть говорят». Алкоголик Ардалион Александрович (в исполнении Юрия Кораблина) – нелепый популист и врун, поклонник «Дождя», «Новой» и Навального. Его жена Нина Александровна (Наталья Немцева) – практически бессловесная тень, серая мышь в трико и заляпанной футболке. Единственная волевая фигура – Варвара Ардалионовна (Наталья Серкова), невеста забитого риелтора Птицына. Гадкий утёнок в растянутом свитере, пугающих брекетах и толстенных очках при ближайшем рассмотрении оказывается хитрой хищницей, которая вправляет мозги своему порывистому брату.
Ганя Иволгин (Ян Латышев), казалось бы, один из главных участников любовных треугольников (или даже квадратов), на деле не может составить конкуренцию ни Рогожину, ни Мышкину в борьбе за сердце Настасьи Филипповны. Он показушник, приспособленец, как его не единожды называют в спектакле, «посредственность». В финале это понимает даже наивная оторва Аглая, когда Иволгин для доказательства своей любви не решается пожертвовать пальцем.
Рогожин (Александр Вострухин) впервые появляется на сцене с окровавленным носом и повисшей соплёй, в футболке с диснеевскими героями и торчащим из-за пояса джинсов памперсом. В этом образе весь он – быдловатый слюнтяй-мажор, который безрезультатно пытается суициднуться: то вены порежет, то бензином себя обольёт. Всё ради того, чтобы как-то привлечь внимание.
Один из самых сдержанных и загадочных персонажей – Настасья Филипповна (Альбина Лозовая), заложница своих психических травм и внутренних демонов. С Рогожиным она своенравная хищница, доминанта. Мышкин пробуждает в ней недолюбленного, забитого ребёнка, которого она так пытается ото всех скрывать. Вместе они самозабвенно дурачатся, пародируют сценки из «Ну, погоди!». По ходу спектакля советский мультфильм из тёплого ностальгического привета превращается в извращённый символ педофилии. Когда во время монолога-признания насильника Тоцкого на задник транслируют кадры из мультика, забавная погоня Волка за Зайцем обрастает дополнительными пугающими смыслами.
Инфантильность и эгоизм, внимание к своим психологическим травмам и нынешним переживаниям – вот что объединяет стародомовских героев. Все они говорят про себя: Рогожин со своими демонстративными суицидальными акциями, неадекватная истеричка Аглая и даже Настасья Филипповна, которая выплёвывает на нас подробности изнасилования и похабные шутки про виновника своей нелёгкой судьбы. Наверное, поэтому наивный пришелец-Мышкин так контрастирует с их загнивающим миром. Современный Лев Николаевич никого не обличает, ничего не проповедует и даже не пропагандирует. Он, как ребёнок, с интересом и заботой наблюдает за окружающими: жалеет Настасью Филипповну, волнуется о Рогожине, успокаивает Аглаю. «Он такой же, как я, только этого не помнит», – удивляет нас признанием Барашкова. Возникает ощущение, что только такое незнание, отречение от своего прошлого может спасти и на время освободить от внутренних демонов.
Таким образом, при большом желании, наличии аналитического склада ума и блокнота с ручкой в сумке разобраться в социальных ролях и любовных перипетиях самого густонаселённого спектакля «Старого дома» всё-таки реально. Важно понимать и учитывать, что, взявшись за необъятный роман, Прикотенко решил в четыре с половиной часа втиснуть всю сюжетную линию. Не фрагмент, не определённую историю, а сделать прямо краткий пересказ оригинального текста. Поэтому о многих событиях зритель узнаёт, например, из диалогов или монологов героев. Сложно судить об уместности таких вставок, но беспрестанно следить, склеивать в своей голове сюжетную канву к четвёртому часу становится утомительно. И речь здесь не о пассивности зрителя, а о возможности или невозможности такого пересказа.
Скорее всего, по этой же причине два героя вообще выпали из сюжета и появились в действии ровным счётом из ниоткуда – Терентьев (Тимофей Мамлин) и Радомский (Виталий Саянок). Если об Ипполите нам дают хоть какую-то вводную информацию, то понять, кто такой Евгений Павлович, из спектакля практически невозможно. Он безмолвно появляется на дне рождения Настасьи Филипповны в морге, потом мимоходом бросает Мышкину обещание поговорить позже. В финале он необъяснимо становится обличителем нравов: высказывает, что в сложившемся треугольнике Лев Николаевич не любит вообще никого.
Но недостаточная концептуальность второстепенного Радомского не так обидна в отличие от недосказанности философского контекста. Попытки режиссёра поговорить о религии выглядят обрывочными фрагментами и не склеиваются в законченное высказывание. Мышкин рассказывает о Сан-Марко. Чуть позже Рогожин смеётся над тем, как на полотне «Мёртвый Христос» Господь издевательски показывает фак всем неверующим. Аллюзия на этот образ появляется в морге на дне рождения Барашковой: уж очень торчащие ноги мертвеца напоминают героя Гольбейна. Предположений о том, что это всё означает, целая масса. Мы убили своего бога? Реальность и её отражение порочны, поэтому христианская идея рухнула? А может быть, финальная сцена потопа, который устраивает Лев Николаевич, знатно орудуя шлангами, и есть ТОТ САМЫЙ потоп, а Лев Николаевич – ТОТ САМЫЙ спаситель? А есть же ещё антагонист Мышкина Терентьев с его решительной позицией «миром правит не красота, миром правит смерть» и много ещё чего.
Существует мнение о том, что хороший спектакль ставит вопросы, а не отвечает на них. Но вопросы ещё до интерпретации Прикотенко поставил сам Достоевский, а общество пытается ответить на них не один десяток лет. Формальное переложение классического романа на сцене «Старого дома», безусловно, удалось: яркие, запоминающиеся герои, точно подобранный состав, очаровательные костюмы и прочее-прочее. Но, найдя порывистого Рогожина в поколении зажравшихся мажоров, а Настасью Филипповну в ряду женщин, заговоривших на волне MeToo, мы просто обозначили точки в информационном пространстве, не понимая зачем их надо было обозначать. Несомненно, премьера Прикотенко, как и нашумевший «Социопат», заставит школьников поверить в нескучность театра, а зрителей постарше – вернуться к легендарному роману. Кому в этом случае придётся спасать мир? И для режиссёра, и для зрителей этот вопрос останется риторическим.