Дмитрий Данилов: «Писателю не нужно слишком много знать о своем тексте»
Драматург Дмитрий Данилов несколько лет назад буквально ворвался в театральную жизнь. Пьесы «Человек из Подольска» (за которую в 2018-м году он получил «Золотую маску»), «Сережа очень тупой» и «Свидетельские показания» быстро стали популярными. В репертуаре театров постоянно возникают эти названия. В Новосибирске в нынешнем сезоне появятся два спектакля по пьесам Данилова: в ноябре театр «Старый дом» выпустит премьеру «Сережа очень тупой» в постановке Никиты Бетехтина, а в феврале театральная компания «Гамма» — спектакль «Человек из Подольска» Дмитрия Егорова. Журнал «ОКОЛО» связался с драматургом, чтобы поговорить о том, чем отличается работа над прозой и над драматургией, как возникают сюжеты для произведений, и что чувствует автор, когда смотрит спектакли по своим пьесам.
— Расскажите, почему, будучи прозаиком, вы начали писать для театра?
— Думать в сторону театра стал благодаря моим хорошим друзьям — драматургам Андрею Родионову и Кате Троепольской. Они пишут в соавторстве, и их пьесы активно ставят в Москве и в регионах. Я наблюдал за тем, как происходит их заход на территорию драматургии. Они стали приглашать меня на свои премьеры, на свои спектакли, и я почувствовал атмосферу, в которой все это существует. Должен сказать, что я всегда был довольно далек от театра, да и сейчас в нем не особенно разбираюсь, но мне стало интересно, потому что для меня это был новый мир. Я увидел, что в нем происходит мощное движение, работает много талантливых людей. Мне захотелось для театра что-нибудь написать, но я довольно долго к этому шел. Первую пьесу «Человек из Подольска» я вынашивал несколько лет. В общем-то мой приход в драматургию связан просто с желанием освоить какую-то новую область.
— Сейчас вы продолжаете работать над прозой или решили заниматься только театром?
— Мне кажется, что можно заниматься и тем, и другим. Я написал четыре, условно скажем, романа, хотя это не совсем романы в классическом понимании. Сейчас идей для крупной прозы у меня нет, поэтому возникла пауза. Какие-то небольшие сочинения я периодически пишу и прозу бросать не собираюсь, но сейчас мне действительно больше интересна драматургия, и я хотел бы продолжить работать в этом направлении.
— Отличается ли работа над пьесой и работа над прозой?
— Между моей прозой и моей драматургией есть существенное отличие. Проза у меня предельно реалистична, там нет ничего выдуманного. Она строится не на придумывании истории, а на том, что берется какой-то кусок реальности, и как-то художественно воплощается. В такой работе мне как раз не хватало вот этой выдуманности. Все, что возникает в моей драматургии — это вымысел. Толчком может служить какая-то реальная ситуация, но все остальное берется из головы: сюжет, персонажи, ситуации. Это совершенно другой подход.
— Есть принятое мнение, что для работы над пьесой нужно наблюдать жизнь, находить персонажей, слушать живую речь. Вы этим пользуетесь или как-то по-другому работаете?
— Диалоги, которые появляются в моих пьесах, я придумываю. Это не то, что я подслушал в жизни какой-то разговор и перенес его на бумагу, такого нет. Но я согласен с тем, что драматург или писатель должен быть слухачем, то есть, уметь слушать и слышать, как говорят люди. По-моему, одна из главных проблем и писателей, и драматургов как раз в том, что у них плохо получается передавать устную речь, часто она становится литературной, искусственной. Я люблю подслушивать, как говорят разные люди, как говорят разные типажи, выявлять их речевые характеристики. Конечно, я использую это в пьесах, но не напрямую, я перерабатываю речь персонажей.
— Как у вас возникают сюжеты для пьес?
— Пока я написал только три пьесы и одно либретто, поэтому у меня нет большой статистики. Обычно в жизни появляется какой-то толчок, а потом я уже придумываю все остальное. Например, с пьесой «Сережа очень тупой», получилась анекдотическая история. Меня утром разбудил звонок, звонил курьер, сказал: «Я представляю службу доставки, у меня для вас посылка». Я ответил: «Да, хорошо, приезжайте». «Я у вас буду в течение часа», — сказал курьер. После этого я лежал и думал, какая фраза интересная: «Я у вас буду в течение часа», ее можно по-разному понять. У меня стал в голове раскручиваться сюжет о том, как к герою приходит курьер. Тут же я подумал, что это может быть не один курьер, а сразу трое — такая бригада. И вот они убеждают хозяина квартиры пустить их в дом и сидят в течение часа, как обещали, и в это время случаются какие-то странные разговоры, ситуации. Фактически, пока курьер до меня ехал, каркас пьесы уже сложился, потом я его еще несколько месяцев дорабатывал.
— Сюжет «Человека из Подольская» тоже каким-то образом возник из реальности?
— Знаете, это было уже давно, я сейчас точно не помню. Вроде бы я увидел в интернете заголовок, прочитал новость, там речь шла о том, что какой-то человек, не помню, кто именно, подвергся в полиции странному допросу. У меня возникла идея, что можно сделать сюжет про какой-то абсурдный допрос, потом появилась мысль про полицейских-интеллектуалов. Мне стало интересно создать образы полицейских, которые были бы какими-то другими, не такими, какими мы привыкли полицейских видеть.
— То есть, абсурдные миры, которые возникают в ваших пьесах, вы создаете намеренно, это не то, что сюжет вас ведет?
— Да, сразу получается именно так.
— Есть ли какой-то круг тем, круг проблем, которые вас особенно интересуют?
— Специальных тем, я думаю, нет. Можно говорить на любые темы. Для меня главное — придумать сюжет, который меня самого увлечет, и мне будет интересно с ним работать. Бывают авторы какой-то одной темы или авторы нескольких ключевых тем. У меня, наверное, такого нет. По крайней мере, я этого не осознаю и не формулирую. Но точно могу сказать, что у меня нет задачи создать какое-то острое социальное или политическое высказывание. Когда я пишу пьесы, я точно не думаю про политику, хотя знаю, что многие видят в них политические смыслы, и для меня это неожиданно.
— В одном интервью вы говорили, что задача писателя не разбираться в законах бытия, а решать эстетические задачи. Что вы имели в виду? Какие эстетические задачи вы решаете?
— Я говорил о том, что, на мой взгляд, плохо, когда писателя распирает от каких-то идей, и он этими идеями хочет поделиться с миром через художественное произведение. Например, автор считает, что мир катится в бездну, и он начинает об этом писать. Обычно из этого получаются какие-то агитационные материалы или какие-то претенциозные вещи. Мне кажется, в таких случаях надо писать философский трактат, как Аристотель нас научил. Что касается художественного произведения, если говорить в целом, одна из главных его задач — художественно отображать реальность. Не обязательно делать это реалистично, реальность вообще сложна, в ней очень много всего, но должна быть художественная работа с реальностью.
— Мне кажется, этот разговор про отражение реальности имеет прямое отношение и к театру. Скажите, вы смотрите спектакли по своим пьесам?
— Я видел московские спектакли. Если меня зовут на премьеру в другой город, я, конечно, тоже езжу. Но естественно я видел не все, потому что меня не всегда приглашали, а в каких-то случаях я не мог поехать, но я стараюсь бывать на спектаклях, мне очень интересно. Когда я смотрю постановки своих пьес, я всегда испытываю трепет. В этом есть эффект, дурацкое слово, но какого-то чуда, потому что персонажи, которых ты придумал, оживают на сцене, превращаются в живых людей. В этом есть что-то совершенно для меня особенное.
Если говорить о режиссерских решениях, то мне нравится, когда режиссер и артисты не просто воспроизводят текст (ведь можно поставить спектакль, который будет текст иллюстрировать), а когда в спектакле появляется нечто большее, чем в пьесе. Иногда это сопряжено с тем, что в тексте что-то сокращается или, наоборот, к нему что-то добавляется. Если я вижу, что текст от этого стал более объемным, я это только приветствую. То есть я к каждой букве не цепляюсь, я спокойно отношусь к каким-то разумным изменениям. Естественно, они не должны обессмысливать пьесу, ведь может произойти так, что потом не захочется свою фамилию ставить на афише, но со мной пока такого не случалось.
— Когда вы работаете над пьесой, вы представляете, как она может выглядеть в театре?
— В какой-то степени я об этом думаю, по крайней мере, героев я представляю, и у меня возникает определенный визуальный ряд.
— Знаю, что вы собираетесь приехать в Новосибирск на премьеру «Сережа очень тупой». Есть ли у вас какие-то ожидания, связанные со спектаклем?
— Я настраиваюсь удивиться. Мы созванивались с командой спектакля по скайпу, и мне очень понравилась наша встреча. Я почувствовал эстетическую близость с режиссером, мы как-то на одной волне говорили, и артисты рассказывали, что им нравится работать с материалом, они хорошие вопросы задавали. Я всегда жду какого-то удивления от спектакля, и в этом случае не сомневаюсь, что оно будет приятным.
— Наверняка вас часто спрашивают, почему Сережа тупой, или что лежит в коробке, которую ему приносят курьеры. Вы знаете ответы на эти вопросы, рассказываете об этом постановщикам, или оставляете им возможность самим ответить?
— Я сам не знаю, что в коробке, и мне не особо интересно, что там. Понятно, что в ней лежит нечто, что может изменить жизнь этих людей, но что именно, совершенно не мое дело. Мне кажется, писателю не нужно слишком много знать о своем тексте, должна оставаться какая-то загадка. Если автору в своем произведении все понятно, это не очень хороший признак. Неизведанное пространство в тексте должно быть.
— Когда читаешь ваши пьесы в хронологическом порядке, появляется ощущение усиливающегося пессимизма. Если в пьесах «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой» чувствуется ирония, то «Свидетельские показания» кажется историей беспросветной…
— На самом деле, мой взгляд на мир за время написания пьес не изменился. В этом нет результата каких-то моих размышлений, то есть, не было такого, что я проснулся каким-то утром и понял, что все очень плохо. Просто так получилось, но мне кажется, что и «Человек из Подольска», и «Сережа очень тупой» — страшноватые истории. На спектаклях по ним люди в зале, конечно, смеются, но сами по себе пьесы, по-моему, не очень веселые.
— Герои ваших пьес оказываются в таких обстоятельствах, что они не могут действовать, не могут проявлять свою волю, а в «Свидетельских показаниях» героя как будто вообще нет, про него говорят другие. На ваш взгляд, человек, правда, сегодня ни на что не способен?
— Все-таки время сегодня негероическое, среднестатистический человек мало что может сделать со своей жизнью. Но это типичная ситуация не только для нашего времени. Я вообще не склонен преувеличивать возможности человека. Большинство же ничего не делает, никуда не стремится. Людей, способных на какие-то свершения, действительно единицы, и это отражается в искусстве. В мировой литературе уже было столько героев в именно героическом смысле, что обращение современных авторов к простому человеку, как к какому-то другому герою, вполне объяснимо. Но это только мое мнение, конечно, можно говорить о том, что всегда есть место подвигу, и героические герои среди нас тоже ходят, и, наверное, если кому-то это интересно, про них можно писать. Но мне как-то ближе люди, условно, обычные.
— Вы как-то ощущаете свое значение, свое место в современной драматургии?
— Я считаю, что автору не надо рассуждать о том, какое место он занимает в драматургии или в литературе. Наверное, это дело критиков, специалистов, поэтому я вообще не берусь об этом судить. Мое дело — писать. Я этим и занимаюсь.
— Имеют ли для вас значение награды, признание?
— Буду откровенен: да, имеют. Для меня были и остаются очень важными театральные конкурсы «Ремарка» и «Кульминация» 2017 года, на которых моя пьеса «Человек из Подольска» вошла в число победителей, и, конечно, «Золотая маска» этого года. Я очень признателен всем людям, благодаря которым я получил эти награды. Это вдохновляет.