«Последние дни» Минусинского драматического театра: Факир был пьян, и фокус не удался
Представьте, что бледные вурдалаки а-ля Тим Бертон решили переместиться на театральную сцену и устроить костюмированную вечеринку в стиле первой половины XIX века. В рубрике «Открытый микрофон» все гости разыгрывают интермедии, похожие на сценки из немого кино, а главный гость – Александр Сергеевич Пушкин – предстает в образе героя-аутсайдера и распевает рок-баллады группы «ЧиЖ». Представили? Смешно? Гомерически!
Режиссер Сергей Потапов взял в работу пьесу М. Булгакова «Последние дни». Старомодное произведение о последних днях жизни Пушкина, написанное для сегодняшнего восприятия излишне витиевато и тяжеловесно, он переводит на сценический язык стеба. Потапов лихо расправляется со всеми культурными штампами, которые сопровождают «наше все». Пушкин (Константин Русанов) – повеса, легкомысленный позер, рогоносец и вольнодумец. Достается всем: и сестрам Гончаровым – серьезной и слишком правильной Александрине (Ирина Вахранева), красивой пустышке Натали (Анна Понибрашина), бравому пылкому Дантесу (Илья Леонов), Жуковскому (Сергей Поспелов), императору Николаю I (Анатолий Кузьмин). Режиссер препарирует мифологическое представление о бомонде начала XIX века, создавая дерзкую сценическую версию булгаковской пьесы.
Справедливости ради надо отметить, что за смехом в спектакле открывается трагическая история распада культуры, уничтожения языка (на экран, расположенный на арьерсцене, после смерти Пушкина проецируются в хаотичном порядке буквы – их не собрать в слова). Время неумолимо перед любыми культурными кодами, включая «великий и могучий русский язык». На сцене с самого начала находятся напольные часы, напоминающие гроб, в которые с легкостью заходят герои, а потом и хоронят в них закатившееся «солнце русской поэзии». Хаос, к которому неизбежно приходит любая культура, выражен здесь в одной из интермедий, где герои держат в руках большие повозочные колеса, а Пушкин раскручивает их перья в разные стороны – время буквально, зримо, сходит с ума.
Спектакль успел побывать на нескольких театральных фестивалях, где публика неизменно делилась на тех, кому, грубо говоря, зашло и на тех, кто оскорбился откровенным стебом Потапова над сакральной фигурой великого поэта или тех, кто просто не понял, в чем прикол. Для меня встреча с минусинским спектаклем на «Ново-Сибирском транзите» стала второй. В сентябре минувшего года на фестивале «Реальный театр» в Екатеринбурге «Последние дни» стали одними из моих фаворитов.
Театр – организм живой и непостоянный и то, что было хорошо вчера, необязательно останется таким завтра. На «Транзите» искрометный спектакль Потапова предстал зрелищем душным и вялотекущем, как будто все сценическое полотно тащил обратно за кулисы незримый, но очень мощный тягач. Актеры потеряли легкость существования и перестали выдерживать жанр, из-за чего «фишки» спектакля не сработали. В Екатеринбурге сцена, в которой Пушкин на дуэли поет «Напишу-ка я песню о любви / Только что-то струна порвалась» – вызывала в зале приступы гомерического хохота, как и находки с куклами (в сцене с молодым поэтом Бенедиктовым и в интермедии с Пушкиным и белочкой). На новосибирском показе актерами был взят общий градус такого серьеза, что все, что отвечало за первую часть жанра (обозначенного в программке как «фарс-драма») выглядело нелепо и заставляло испытывать некоторую неловкость от неуместности происходящего на сцене. Да и драмы, честно говоря, тоже не было, скорее утомительная мелодрама с кривляньями. Пропала ироническая дистанция между актерами и их персонажами. Остались странные люди в достоверных бутафорских костюмах, с взлохмаченными прическами и бледными лицами. Как говорится, факир был пьян, и фокус не удался. Трудно рассуждать, что стало причиной такой неудачи. Площадка? Вряд ли. Спектакль – опытный участник фестивалей. Заметно, что за этот сезон он пережил вводы и какие-то переработки, уловимые в фатальном смещении акцентов. И, как ни грустно, кажется, что это проблема не единичного показа, а общего состояния спектакля на сегодняшний день. Внутри спектакля время было неумолимо к культуре, столь же неумолимо оно и к нему самому. Есть ощущение, что мы стали свидетелями его последних дней.