Неясное мерцание Зилова
Александр Вампилов «Утиная охота».
Новосибирский городской драматический театр п/р Сергея Афанасьева.
Режиссер Александр Баргман, художник Николай Чернышев.
Лично я от спектакля по «Утиной охоте» всегда жду особых впечатлений, потому что в этой пьесе как будто собраны лучшие открытия искусства драмы: и подробная сюжетная история, и русский постчеховский экзистенциализм, и злая ироничность главного героя. В ней есть все, что может быть развернуто в очень убедительный сценический мир. А если убрать личный контекст, то каждый раз все равно ждешь чуда — минуты, когда станет ясно, что не так, или, наоборот, очень даже «так» со странным Зиловым.
В спектакле Театра под руководством Сергея Афанасьева в режиссуре Александра Баргмана эта минута есть, но она выпадает из общей картины и не рождает целостного впечатления. Зилов у Баргмана увлекает вставными танцевальными и поэтическими сценами, в которых недосочиненный объем героя заполняет органичный и талантливый Андрей Яковлев настолько, что кажется, лучше бы это был моноспектакль под названием «Зилов», где актер гипнотизировал бы нас своим отчаянным contemporary или тихим чтением стихов. Именно такие нечаянные режиссерские решения сразу выдают в Зилове нездешнее и небытовое сознание, которое именно потому и увязает в пошлости ничего по сути незначащих социальных жестов и взаимодействий. И если бы его глубинная индифферентность по отношению к этому миру была бы доведена до абсурда и вырвалась бы за пределы психологического театра совсем – это был бы безусловный ход, потому что только на уровне реалистических мотиваций вампиловскую историю не объяснить. И он как бы формально намечен в спектакле. Актеры сбиваются с реалистической манеры на игру в условности: зачитывают ремарки-характеристики о своих героях, изображают навязчивые аллегорические интермедии с участием трех женщин Зилова, балаганят, но Зилов… Зилов внутри сюжетных отношений со своими женщинами, друзьями, начальником, наставником по охоте Димой почему-то выстроен реалистично монотонно. И даже как будто мимо ожидаемых общих мест в вопросах зиловщины, с которыми нужно разобраться каждому постановщику: это история алкоголика, медленно разрушающего свою жизнь? Или его алкоголизм – это святая отметина русского юродства в духе Венечки Ерофеева, разоблачающая фальшивость мира якобы приличных людей?
Тут же вспоминается «Утиная охота» МХАТа, где Зилов, Константин Хабенский, в декорациях детской карусели с обязательной лошадкой вдруг прочитывался как Дон Кихот. А может быть, это сюжет о запутавшемся в своих женщинах (да и ценностях человеческих отношений вообще) опустошенного русского Дона Жуана? А может быть, это укрупнение традиции чеховских комедий до масштабов такой пародийности и мертвенной картонности абсолютно всех героев, что никакое даже заряженное ружье уже выстрелить не может? Возможно, подобные вопросы ставились и обсуждались на этапе разбора, но в протяженность всего спектакля и глубинного сквозного действия не вылились, оставшись только формальными знаками обязательной сценической атрибутики: венок, поминальный стол, в который Зилов вколачивает гвозди, похоронные цветы, белый саван, опускающаяся в финале конструкция из оконных рам, которая одновременно и имитация опускающегося гроба, и граница между какими-то пространствами (в спектакле они, увы, не обретают четких и считываемых значений), бутылки, звонкие сцены алкогольных возлияний… Все они так и не объясняют ни природы нарастающих к финалу эмоциональных реакций Зилова, истоком которых сюжетно становится весть о смерти отца.
Но главное – здесь не объясняется, по какой причине именно этот герой существует в логике отсутствующей краткосрочной и долгосрочной памяти, когда ничто не становится событием, определяющим его поступки. Но даже если он банальная реалистичная пустота человеческого существа, мимикрирующая под обстоятельства, то для русской литературы и театра – это тема тоже всегда выходит за границы бытового мира и не терпит первого ряда. Даже в случае ее комических пределов: Хлестаков, Остап Бендер и др. Но ведь и пустотой не назовешь: у него есть святая идея фикс – утиная охота…. И у Вампилова он в нее словесно впадает как в зазор между мирами, она событие, в ней истоки его иррациональности, она как стихи и танец. Она делает его фигурой выделенной из фона. Но это только в теории, которую хочется вчитать в спектакль. В практике спектакля нет ни одного зиловского диалога, не прочитанного по первому ряду. И речь одновременно и о метафорическом измерении (охота – это не просто охота и не буквально смерть, это чистая и невыразимая экзистенция), и о подтексте коммуникации между героями.
Камертоном такого рода речевых подтекстов в этой пьесе можно считать линию с женой Галей (Снежанна Мордвинова) и «невестой» Ириной (Янина Третьякова): когда жена уходит от него навсегда и закрывает его в квартире, он произносит очень трогательное обращение о том, что только ее бы он взял на охоту и только она одна ему нужна. Финал этого дверного диалога ему приходится доводить с пришедшей Ириной. Есть Зиловы, говорящие со злой иронией и разочарованием, что не та приняла на свой счет самые важные слова. Зилов Яковлева произносит это так, как будто разницы нет – и это мог бы быть сильный прием, который про подтекст подлинного ужаса, от которого должно быть очень страшно открывшейся в герое неспособности быть в мире других людей, но, увы, страшно не становится… Просто никак.
И таким же непрочерченным мерцанием наделены и все фигуры зиловского фона: то они предатели, прагматичные пошляки, то тут же режиссер позволяет им спасти героя от самоубийства и произнести наивно и живо и слишком по-человечески слова про жизнь и смерть, так как будто бы их говорит горячо любящий друг. Заявленная двойственность была бы возможна: простые земные люди, в чем-то слабые, мелочные, в чем-то искренние. Но подобное решение тоже требует гармонизации с тем, кто и что есть Зилов в сравнении с ними.
Уверена при этом, что найдется множество альтернативных прочтений, в которых разорванность, случайность и несоотнесенность фрагментов и отдельных сцен баргмановского прочтения «Утиной охоты» будут оправданы изменением порога чувствительности у современного человека, интересом к социо/психо- и прочим – патиям. Но когда вампиловскую пьесу уже объяснило и оцельнило такое количество режиссерских глаз, сложно отдаться соблазну неясного мерцания.