Юлия Каландаришвили: «Мы не говорим про войну, мы говорим про себя»
В традиционном делении репертуара на спектакли для детей и взрослых не так давно появилась особая категория – постановки для подростков. Новосибирские театры начали активно осваивать эту территорию. 22 февраля в «Первом театре» состоится премьера спектакля «Воин» петербургского режиссера Юлии Каландаришвили. Постановка по пьесе Марии Огневой отсылает к конкретному периоду российской истории, но, по словам режиссера, это не документальный театр. Специально для «Около» Наташа Бортник поговорила с Юлией Каландаришвили о том, почему «Воина» нельзя назвать историей о войне, что помогает понять детскую психологию и как пережить подростковый период.
– В пьесе Марии Огневой есть ремарка о том, что события происходят в 1996 году в Чечне. Стоит ли зрителю ждать спектакля о конкретном историческом периоде?
– Я не ставлю перед собой задачу сделать документальный театр. Здесь войну стоит рассматривать как обстоятельства. У героев этой пьесы, с первого взгляда, обыкновенная жизнь: семья, школа, двор. Они не участвуют в войне, но война присутствует в их жизни. Дети понимают: если все вокруг воюют, а я в общем конфликте участвовать не могу, придется устроить войну у себя во дворе. Если взрослые не верят телевизору, то ребенок не верит маме и своей учительнице, которые скрывают от него что-то. Для меня это гораздо страшнее, чем документальные вставки выпусков новостей.
– Ощущаете, что исторический фон все-таки может повлиять на зрительское восприятие?
– Да, все зрители, особенно взрослые люди, на такой материал приходят уже со своим подготовленным мнением. Существует ведь определенная ассоциация с темой войны, все примерно понимают, что от нее ожидать. На самом деле, я не тот режиссер, который любит поднимать такие глобальные вопросы, давить на социальные темы, с которыми даже стараться особо не нужно – слеза в любом случае потечет. Поэтому в спектакле «Воин» я искала свой ключ к этому вопросу – старалась показать не какую-то историческую справку, а живого человека.
– Какую задачу ставили перед актерами?
– В этом спектакле мы не говорим про войну – мы говорим про людей, про себя. Актерам было очень тяжело эмоционально и психологически – приходилось очень много копаться в себе, на каждой репетиции у нас случались какие-то открытия, прорывы. После них я видела, как качественно меняется наша работа, как меняются ребята и я вместе с ними. Мы ищем театр другого свойства – нужно перестать играть, как бы абсурдно это ни звучало. Игра – это ведь только средство для того, чтобы открыться и донести определенные смыслы.
– В спектакле «Воин» актеры играют подростков – вы давали им специальные установки по этому поводу?
– Существует вечный вопрос: «Как играть ребенка?» Мне кажется, этого вообще делать не нужно. Важнее искать в этом себя. Я всегда говорю актерам, чтобы они не играли детей, потому что дети играют во взрослых, а свою детскость скрывают. Если взрослый человек играет ребенка, значит, он ничего не понимает про детей.
– Что помогло вам лучше разобраться в детской психологии?
– Я два года работала в школе. Ты изначально либо учитель, либо нет. А я всегда ощущала в себе склонность к педагогике, знала, что так или иначе буду преподавать. У меня был опыт работы в школе для глухих детей. Я с детства привыкла определенным образом кодировать свои мысли и чувства, так как мои родители не слышат. В сентябре буду ставить в Красноярске спектакль по пьесе Марты Райцес – «Я – кулак. Я – А-н-н-а.», это история о глухой девочке. Когда я начала заниматься театром, намеренно не брала такие темы, которые, в любом случае, «сработают». Но если тебя что-то сильно волнует, рано или поздно начинаешь об этом говорить.
– Ваш спектакль «Цацики идет в школу» петербургского театра «Суббота» вошел в лонг-лист «Золотой маски». Что дает это вам как режиссеру?
– Ужас! Для меня это стало абсолютно неожиданностью – я просто работала над спектаклем, не ориентируясь ни на какие награды. Я ставила «Цацики», когда была студенткой – ставила прям под лестницей в театральной академии, так как все помещения были заполнены абитуриентами. Мы тогда даже не надеялись, что он выживет. После того, как свозили спектакль на фестиваль в Румынию, его взял в репертуар театр «Суббота». А когда со спектаклем начали происходить эти удивительные события, когда его начали отмечать, я вообще не поняла – почему и зачем? Я привыкла тихо скромно трудиться. А тут все начинают смотреть на тебя по-другому, от этого ощущаешь определенную ответственность.
– Чем для вас ценен спектакль «Цацики»?
– В нем мне удалось доказать, что актер может все. Это спектакль для детей без музыки, без декораций, в нем только два актера, при том, что ролей штук 20. В театре происходит синтез разных искусств, а от самого театра практически ничего не остается кроме актера. Поэтому вместо того, чтобы прикрывать его чем-то, нужно наоборот убрать все, обнажить его и посмотреть, что он может.
– «Воин» тоже получился очень минималистичным.
– Такой минимализм – важный момент воспитания юного зрителя. Спектакли для детей привыкли делать очень яркими. А я не понимаю: ребят, ну чего вы заигрываете с детьми? Это уже совсем другие дети. Необходимо дать им возможность дофантазировать, посмотреть на предметы с непривычной стороны – например, я слышу скрип скотча и понимаю, что это пистолет. В этом и заключается функция театра для подростков. В школе им говорят, как надо, как правильно, а мы показываем, что существуют разные взгляды на вещи и события.
– В чем все-таки уникальность подростковой драматургии?
– Литература для подростков и драматургия, в частности, ориентированы на то, чтобы обозначать проблемы. Нужно перестать скрывать от ребенка очень многое, перестать рассказывать ему сказки. Мне очень нравится идея книга Али Бенджамен «Доклад о медузе». По сюжету у девочки тонет подруга, и она пытается понять, почему это произошло, ищет медузу-мутанта, которая ее убила. В финале героиня понимает, что мама была права: плохое иногда просто происходит, и нужно научиться жить с этим. Важно показать подростку: если у тебя болит – это нормально. Для меня это было вечным конфликтом – я никогда не хотела, как надо. Я устроена по-другому.
– Каким для вас был подростковый период?
– Для всех подростковый период – это какой-то шторм. В одной из своих лекции автор «Сноба», педагог Дима Зицер, сказал: «Когда я спрашиваю про подростковый возраст, первое, что слышу в ответ: “о, господи, какой ужас!” или “слава богу, что это закончилось”!» Мы с ребятами сейчас обсуждаем, как хорошо, что уже не нужно приходить домой вовремя, как хорошо, что одежду я могу выбирать сам и есть то, что хочу. Вспоминаем, как в детстве все курили веточками, чтобы руки не пахли. И как же сейчас хочется бросить курить… Подростковый период – это твой бесценный опыт.
– Юлия, вы поставили уже немало спектаклей в разных театрах – со временем волнение перед началом работы, перед знакомством с новым коллективом проходит?
– Для меня каждый раз, как первый. Я никогда заранее не знаю, как поставить спектакль, и это очень пугает. Вроде бы понимаешь, что начнешь репетицию, и работа пойдет. Но все равно каждый раз не уверен: «А если именно сегодня это чудо не случится?» В этом смысле я не могу почувствовать себя профессионалом, так как нельзя подготовиться к встрече с актером заранее. Точно так же с детьми. Я не отношусь к театру как к работе. Это просто мой способ жить. Процесс, проживание определенного периода вместе с актерами – для меня гораздо важнее, чем результат. Спектакль, который у нас получится – итог того, как мы вместе пережили это время.