Тартюф, или Как быть нерешительно современным
Жан-Батист Мольер
«Первый театр»
Режиссёр-постановщик Павел Южаков
Художник-постановщик Евгений Лемешонок
Художник по костюмам Яна Крищенко
Хореограф Николай Симонов
Композитор Владимир Бочаров
Художник по свету Вадим Дмитриев
«Первый театр» представил свою версию «Тартюфа», самой популярной у постановщиков пьесы Мольера, с которой может конкурировать разве что «Мизантроп». Интерес режиссеров, которые ищут современные подходы к классике, к мольеровским комедиям, с одной стороны, понятен. Их темы если не вечные, то как минимум не устаревающие много веков: власть, религия, деньги, любовь. Кажется, легко просто взять и «осовременить» эти тексты. С другой стороны, написанные много веков назад, в разгар вполне конкретных религиозных и политических противостояний, эти пьесы оказываются серьезным вызовом для современного режиссера.
Казалось бы, чего сложного? История о втирающемся в доверие к главе богатого семейства то ли искреннем сектанте, то ли просто эксплуатирующем веру мошеннике, который клеймит «развратников» направо и налево, завладевает душой хозяина, а затем — его имуществом, для нас, граждан эпохи «духовных скреп», современников Дмитрия Смирнова и Германа Стерлигова, очень актуальна. Сделать из нее спектакль, резонирующий с шумом времени (раз уж исторический, реконструкторский подход к классике не интересует «Первый театр»), вполне возможно.
Взглянем на то, что получилось. Спектакль начинается с танца, который исполняют все домочадцы Оргона (Петр Владимиров). Выглядят эти персонажи фриковато: яркий макияж, накрученные прически, татуировки, своеобразные костюмы. В общем, нам как бы дают понять, что неистовому обличителю греха и разврата есть о чем беспокоиться, когда он живет среди таких людей. Впрочем, это решение, как и многие другие в спектакле, не доведено до конца, не вписывается в какую-то целостную режиссерскую задумку. Кроме яркого макияжа (и поцелуя Марианы и Дорины в одной из сцен, возможно) ничем эти герои блюстителей морали смутить не могут. На возвышающемся в центре троне с головой в облаке сидит (как мы потом поймем) сам Тартюф (Захар Дворжецкий). Его туда поместили, возможно, тоже лишь потому, что это выглядит красиво, масштабно.
Разумеется, современному постановщику классической пятиактовой пьесы в стихах приходится сражаться с текстом, делать что-то чтобы действие было динамичным, чтобы зритель не скучал на пространных монологах. Одним из приемов в постановке «Первого театра» является музыка и речитатив. В какие-то моменты просто начинает звучать бит, и герои зачитывают мольеровский текст как рэп. Поначалу кажется, что это действительно придает дополнительную динамику звучанию текста, но потом от повторения одного и того же приема начинаешь уставать. И рэп, и пропевание своих реплик Дориной (Алина Трусевич) в одной из сцен воспринимаются исключительно как формальный прием, как дополнительный номер, чтобы зритель не зевал. Дополнительно обыгрывается рэп лишь в некоторых сцен, в них он и кажется наиболее уместным, они и запоминаются лучше всего. Например, после зачитывания под бит Оргону большого «разоблачительного» монолога про истинных и фальшивых святых Клеант делает паузу и добавляет: «Вот так, братишка, мне текст писал Мольер». Или, скажем, во время прений Тартюфа и Клеанта в суде первый говорит без музыки и не стихами, а подчеркнуто сухим юридическим языком, в то время как Клеант (Сергей Троицкий) пытается «забаттлить» Тартюфа агрессивным рэпом. В какой-то момент госпожа Пернель (Дарья Тропезникова) вскакивает и просит Клеанта прекратить это «бу-бу-бу». Во всех остальных случаях актеры переходят от декламации мольеровских стихов к пению/рэпу и обратно спокойно, никак не подмечая «странности» в своей речи. За этим не прослеживается никакой логики, помимо желания «взбодрить» зрителя иногда, поэтому и решения в сценах с судом и монологом Клеанта кажутся случайными, не встраивающимися в какую-либо общую идею.
Одним из самых серьезных вызовов для современного постановщика в этой пьесе является религиозность Тартюфа. Искренне верует Тартюф или нет? Во что? Если да, то как, допустим, показать в любовных сценах с женой Оргона, что он действительно борется с дьявольским соблазном? Как вообще сделать на сцене современным образ «безумствующего праведника»? А околорелигиозную полемику? А связанные с ней политические интриги? Павел Южаков в своей постановке к этим вопросам отнесся просто: он их вообще проигнорировал. Тема религии и общества задвинута в дальний угол, это лишь предмет для пары легких шуток. Да, иронично выглядит крестик на голом торсе Тартюфа, готового наброситься на жену Оргона, который следит за любовной сценой, затаившись в шкафу. Но эта деталь мало что значит. По сути, зрителю просто должно быть смешно оттого, что эта сцена такая долгая, что Оргон все никак не выскочит и не разоблачит обманщика, который вот-вот изнасилует его жену на этом самом шкафу, где он прячется. Да, зал хихикает, когда Мариана (Ксения Шагаевская) посреди разговора с отцом надевает балаклаву и берет гитару в руки. Но эта деталь повисает в воздухе, за ней нет никакого развернутого высказывания о религии и нашей жизни. Вообще, кажется, дело не в Pussy Riot, а опять-таки в том, что балаклава яркая и красивая, это просто пятно краски, чтобы нас порадовать.
Отдельной большой задачей для режиссера является финал «Тартюфа». В нем, напомним, семья Оргона, которую выселяют из дома (хозяином теперь является Тартюф, которому Оргон все завещал), с ужасом ждет королевского посланника. Он должен прийти и арестовать бывшего хозяина дома, ведь Тартюф сообщил куда надо о связях Оргона с мятежниками, готовящими заговор против короля. Но офицер оказывается добрым богом из машины, объявляет Оргону о помиловании, а Тартюфа заковывает в наручники, ведь король добр и милостив, он проникает взглядом в «извилины души злодейской» и всегда награждает достойных и карает злодеев. Этот финал и в тексте пьесы выглядит странно, как наспех прикрученный хэппи-энд. Еще более странно он воспринимается современным зрителем, который живет в мире без абсолютных монархов и с совсем другими политическими интригами. Но Павел Южаков не придумал для финала по большому счету ничего. Решение короля объявляет взобравшийся на лестницу человек в пиджаке, белой рубашке и красном галстуке. Здесь можно попытаться разглядеть какую-то политическую сатиру или иной подтекст, но выглядит этот намек так робко, что лучше бы без него и вовсе обошлись.
После спектакля остается лишь ощущение неловкости и непонимания. Не получается объяснить самому себе, в чем заключается то важное высказывание, для которого Павлу Южакову и «Первому театру» понадобилась взяться за «Тартюфа». Вроде бы нам обещали современную постановку, новую трактовку привычных образов, «Оргона эпохи духовных скреп». Но при этом постановка явно избегает жесткой сатиры, остроты, разговора о нашем дне, прямолинейной «актуальности». Разбросанные по спектаклю «современные» детали повисают в воздухе, они не скреплены прочным скелетом режиссерского замысла. Всё здесь как «ослаблено». Яркие костюмы — это просто яркие костюмы, балаклава — это просто балаклава. Неужели все это было только для того, чтобы сделать очередную не слишком смешную комедию положений о семейной жизни? Вряд ли стоило ради такой задачи брать такой древний и несравненно более сложный, чем спектакль, текст.