«Ново-Сибирский транзит»: в спорах о театре
Фестиваль «Ново-Сибирский транзит» прошел в Новосибирске почти месяц назад, но разговоры о нем не утихают. Два театральных критика, Яна Глембоцкая и Антон Алексеев, делятся впечатлениями о самом крупном региональном театральном фестивале-конкурсе страны.
Яна Глембоцкая
УВИДЕТЬ ВСЁ!
Фестиваль «Ново-Сибирский Транзит» был отменен в 2020 из-за пандемии, но обещал вернуться. Так и произошло в мае 2021, ровно в те же числа и с программой, отобранной для 2020. То же произошло с Чемпионатом Европы по футболу, а между тем на дворе уже 2021. Программу, отобранную экспертным советом год назад, полностью сохранили, и это правильно. Воодушевление гостей и зрителей подогревалось некоторыми успехами в борьбе с К-вирусом, залы были заполнены на 100 процентов, все билеты проданы. Сейчас, спустя месяц, ясно, что фестиваль проскочил буквально на красный свет перед третьей волной пандемии.
Программа была составлена из спектаклей достаточно традиционных, высокого художественного и профессионального уровня. Насколько мне известно, ни один камень не был брошен в экспертов, хотя без этого на больших фестивалях обыкновенно не обходится. К большому сожалению, мне не удалось увидеть все спектакли. Поделюсь, однако, впечатлениями от увиденного, следуя не столько хронологическим путем, сколько комментируя решения уважаемого жюри под руководством Марины Давыдовой.
Начну со специальных премий. Специальная премия жюри «За создание сценического артхауса в большом пространстве репертуарного театра» отправилась в Улан-Удэ в Государственный русский драматический театр имени Бестужева. Этот приз получил режиссер Сергей Левицкий за спектакль «Наводнение» по великолепному рассказу Евгения Замятина. Действие спектакля несколько напоминало съемки фильма в павильоне, где тщательно выстроена квартира с ванной комнатой, окном и четвертой стеной спальни, раскрытой в сторону зрительного зала. Перед началом режиссер спектакля очень настойчиво попросил выключить телефоны, потому что это может разрушить атмосферу спектакля. Просьба, казалось бы, обычная, но режиссер произнес ее с таким чувством, что публика поняла, что дело серьезно. Дальше на сцене развернулся впечатляюще гиперреальный мир, воплощенный в сценическом тексте, который как бы уже почти перенесен на кинопленку. Зрители, пожалуй, были действительно некстати, тем более что один телефон все-таки предательски зазвонил. Актеры играли состояние и настроение, а собственно действие так и не могло набрать силу в сверхплотной «атмосфере артхауса». Наверное, спектакль можно описать как своего рода сеанс киногипноза, но ведь не все люди поддаются гипнозу. Прекрасно, что жюри отметило высокие художественные достоинства спектакля. Отмечена также актерская работа народной артистки Нины Тумановой (роль матери Трофима Ивановича). Актриса получила премию «За честь и достоинство», традиционно вручаемую на «Транзите».
«Наводнение», Театр им. Н.А. Бестужева
Еще одна специальная премия – «Прорыв» – была вручена спектаклю из Шарыпово. За несколько недель до начала «Транзита» спектакль был показан в Москве и получил вау-рецензии московских критиков и восторженные отзывы в социальных сетях. Отзыв Павла Руднева в FB сразу превратил спектакль из Шарыпово в номер один в моем личном списке must-see. Спектакль снят (зачеркнуто) поставлен Галиной Зальцман по сценарию Аки Каурисмяки. Вы можете не знать фильм-прототип, но вам сразу будет понятно, что приоткрывающие фрагменты сцены ширмы – это границы кадра, а герои движутся внутри киносюжета. История неудачника, нанимающего убийцу для самого себя, поскольку он сам не может лишить себя жизни. Он объясняет причину обращения: «У меня не получается, я не профессионал». История похожа на анекдот, однако к этому анекдоту добавлена изрядная доля смеха сквозь слезы и вздохов о маленьком человеке. Герой влюбляется сразу после передачи гонорара наемному убийце, и ему, само собой, сразу расхотелось умирать. Возлюбленная советует ему отменить заказ, однако это простое решение оказалось невыполнимым: финскую «малину» зачистили, отменить заказ теперь технически невозможно, поскольку неясно, где теперь искать контрагентов. Дальше некоторое время за героем ходит его незадачливый убийца со смертельным диагнозом. Терминальный больной с пистолетом буквально выкашливает свои легкие на асфальт с каждым шагом, однако он неотвратим, как железная машина судьбы. История заканчивается хэппи-эндом: благородный киллер стреляет себе в грудь, избавив самого себя от мучений, а нашего робкого героя – от страха смерти. Этот спектакль поражает простодушием и изощренностью в одно и то же время. Это «бедный театр», но он же и концептуальный, потому что в нем есть подтекст и подтекст к подтексту. Но это и не формальное постмодернистское «упражнение в прекрасном». Ведь в авторском взгляде режиссера есть подлинное сочувствие к героям и большая любовь к финской культуре и к малобюджетному авторскому кино. Браво, Шарыпово! Спасибо, Красноярский край!
Премию за «Лучшую режиссуру» и приз молодежного жюри вручили Петру Шерешевскому за постановку «Экстремалы», выпущенную в Сахалинском международном театральном центре им. Чехова. В спектакле о проблемах благополучных, но несчастных европейцев использовано видео, с которым Петр Шерешевский работает виртуозно и разнообразно в разных театрах. В случае с «Экстремалами» видеосъемка расширяет пространство съемочной площадки, создает эффект дополненной реальности: позволяет показать, например, шоссе, вдоль которого герои едут на велосипедах. Герои крутят колеса реальных велотренажеров на фоне экрана, где мы видим убегающую вдаль дорогу. Очень выразительно выглядит цветной блестящий пластик, из которого сделаны и мусорные контейнеры, и цветы, и чехлы на стульях зрителей. Встреча героев-подростков у контейнеров для раздельного сбора мусора не предвещала ничего хорошего, так и вышло. Пьянство, распущенность, адюльтер, одиночество в собственной семье, кризис смыслов: взрослые здесь ведут себя как подростки, а подростки рассуждают как взрослые. На этом построен комизм диалогов, иногда совершенно блестящих. В финале зрителей вопросили поменяться местами с актерами. Пластиковые тюльпаны «пересадили» со сцены на зрительские места и зрительный зал сразу же стал напоминать аккуратное современное кладбище.
«Экстремалы», Чехов-центр
Теперь скажу два слова о спектаклях, не отмеченных призами, однако достойных, на мой взгляд, профессионального разговора. На малой сцене «Красного факела» была представлена постановка «Вий» по инсценировке Василия Сигарева. Спектакль поставил Дмитрий Зимин, выпускник екатеринбургского театрального института. Работа интересна, как современная лаборатория живого фольклора, который встречается с городской низовой культурой. Не школяры, а гопники, не нарядная загадочная панночка, а обычная несчастная ведьма. Режиссеру удалось нагнать настоящей жути, которую все хорошо помнят по страшным рассказам в пионерском лагере. Скрипнет под кем-то панцирная сетка – весь отряд замирает в ужасе. Здесь все было настоящее: и вода в колодце, и пеньковые веревки, и березовые дрова. А самый реальный пацанчик – Хома Брут. Напоминает вся эта история, как ни странно, сюжет великого фильма «Сердце Ангела»: герой идет по следу жестокого убийцы, которым оказывается он сам. И сделка с нечистой силой налицо, и изнасилование в состоянии опьянения, и неискупимый грех. Выход в пространство большого времени и слияние с «народным телом» происходит во многом благодаря музыкальным номерам. Казачьи песни, исполненные мужским ансамблем чисто, сильно, с воодушевлением, поднимают все происходящее над бытом, переводят криминальную историю пьяного убийства в притчу об особенностях национальной любви к ближнему. Отмолить грех не удалось, что и было понятно с самого начала, но сам путь покаяния получился увлекательным, брутальным, лихим, пьяным, отравленным буйным злым весельем. Много было шуток «для своих» про батьку Атамана-Коляду, с которым в огонь и в воду. И про то, что пойти бы Хоме Бруту в гоголи, уж больно складно звонит. По червонцу за страницу зашибал бы.
Еще один спектакль, не попавший в список призеров, – постановка Данилы Чащина по хрестоматийной пьесе Ивана Тургенева «Месяц в деревне». Спектакль тюменской драмы «Молодость» сразу предъявляет понятные и простые правила игры. Здесь нет ни тургеневских барышень, ни психологических кружев, а есть конфликт между молодыми людьми и остальными людьми, немолодыми. Обостряя проблематику «Месяца в деревне», режиссер предлагает молодым людям здоровый/активный образ жизни, движение с утра и до вечера, без устали и без оглядки на часы. Они бегают, танцуют, запускают змея, прыгают, занимаются гимнастикой. Наталья Петровна и Ракитин какое-то время пытаются не отставать, практикуют ЗОЖ, бодрятся и носят спортивные костюмы, однако после объяснения с Беляевым Наталья Петровна решительно бросает все эти утомительные телодвижения и с наслаждением затягивается сигаретой. Ракитин подходит к доске в уголке курения, на котором мелом написано: «Курение убивает», стирает «курение» и вписывает «любовь» на его место. Спектакль идет как бы в ускоренной перемотке, на повышенных скоростях молодости, не знающей усталости. Правда, возникло впечатление, что после объяснения Натальи Петровны с «предметом» и отсылки Беляева с глаз долой, спектакль как бы мог и закончиться, но тут режиссер узнал, что есть еще несколько страниц до финала. Дальше спектакль катится к концу с выключенным двигателем, поскольку все самое главное уже сказано. Зрители принимали спектакль очень тепло, столько хохота было, наверное, только на капустниках. Исполнитель роли Алексея Николаевича Беляева Николай Аузин играет простого хорошего парня в красной футбольной форме, вроде Артема Дзюбы. От его мужской красоты, харизмы и обаяния защиты нет, так что Наталью Петровну (Кристина Тихонова) очень жалко.
«Молодость», Тюменский драматический театр
И напоследок скажу о главных призерах фестиваля: спектакле Тимофея Кулябина «Дети Солнца» и уже знаменитом на всю страну спектакле Андрея Прикотенко «Идиот». Оба спектакля номинировались на «Золотую маску» в нескольких номинациях. Маску получили в обоих случаях исполнители ролей второго плана Андрей Черных и Тимофей Мамлин. Андрей получил и приз Транзита за лучшую роль второго плана.
Писать о спектаклях, многократно описанных театральной критикой, дело непростое, но я попытаюсь. «Идиот» Андрей Прикотенко завоевал любовь публики, особенно молодежи, тем, что пересказал великой роман Достоевского своими словами. Сам того не зная, режиссер поставил мысленный эксперимент в поисках ответа на вопрос, который мучает меня еще со школьных времен. Насколько реальным языком говорят герои Достоевского? Неужели именно так и общались современники Федора Михайловича? Речь персонажей Достоевского крайне заразительна. Прочитав в юности несколько его книг подряд, испытываешь неизъяснимые страдания: будто ты попал в какую-то второсортную эпоху, живешь среди скучных косноязычных людей. А хочется туда, к милым героям Достоевского, которые изъясняются таким живым, таким пленительным русским языком. «В вас, князь, нежности нет, одна правда, стало быть – несправедливо!» – говорит Аглая Льву Николаевичу. Вот и режиссер Прикотенко убрал всю нежность, оставил одну правду и получилось жестко, но, скорее, справедливо по отношению к окружающей нас языковой повседневности. Дерзко, свежо, даже снисходительно по отношению к литературному канону и традициям русского академического театра. О спектакле можно спорить, не все принимают пробалтывание классики, но выдающаяся работа Анатолия Григорьева в роли последнего из рода Мышкиных, конечно, прекрасна и достойна приза Транзита «За лучшую мужскую роль». Альбина Лозовая получила премию «Прорыв», ее Настасья Филипповна незабываема.
Комментируя решение жюри присудить премию за лучший спектакль большой формы спектаклю, идущему в небольшом зале «Старого дома», Марина Давыдова объяснила решение жюри масштабом замысла и размахом его воплощения. И с этим решением все согласились, оно прозвучало крайне убедительно.
«Идиот», театр «Старый дом»
И наконец, еще один главный призер – спектакль главного режиссера театра «Красный факел», Тимофея Кулябина, по пьесе Горького «Дети солнца». Спектакль получил приз «Транзита» как лучший спектакль малой формы. Перенесенное в канун миллениума действие пьесы основоположника социалистического реализма сделано интересно и талантливо. Не Россия Горького, а Россия Ельцина, олигархов, свободы слова, аномии, растерянности. В 2021 году уже и миллениум стал далеким воспоминанием. Приятно вспомнить наивные волнения накануне встречи 2000 года. Актуальные на тот момент страшилки, что все компьютерные часы обнулятся и наступит всемирный блэкаут (не путать с локдауном). А споры между свидетелями 2000-го года и идолопоклонниками 2001-го! Когда реально началось новое тысячелетие? На всякий случай встретили два раза, во второй раз, насколько упомню, с меньшей горячностью, чем в первый. И тот взрыв в московском метро, из-за которого Лиза находится все время в пограничном состоянии, он уже почти забылся, затерялся в потоке новостей. Ведь это он, в числе других терактов, привел к ужесточению режима, к смене олигархов у власти на силовиков, к развороту на 180 градусов. Однако есть в этой переписанной истории что-то, что превращает ее из новеллы в «устареллу». Нынешний тотальный охват интернетом и погружение всех и каждого в информационное поле 24/7 делает нас менее восприимчивыми к новостям, в том числе и к трагическим. Нас не впечатляют ни теракты, ни наводнения, ни взрывы на атомных станциях, ни локальные войны. Интернет собирает с нас «эмоциональный налог» каждый день и уже обобрал до нитки. Эмоций больше нет. Поэтому мы с таким удивлением смотрим на Лизу, сходящую с ума от воспоминаний о взрыве в метро. Мы за эти 20 лет столько повидали и оделись в такую броню, что нас уже не так просто потрясти. Андрей Черных получил приз жюри за лучшую роль второго плана, и совершенно справедливо. Этот уникальный артист всегда живет на сцене так самозабвенно, что за него становится страшно. Понятно, что это мастерство, но иногда кажется, что полная гибель всерьез.
«Дети солнца», театр «Красный факел»
К сожалению, это все, что удалось посмотреть. Премии жюри спектаклям и актерам, которых я не видела на фестивале, обсуждать не могу, это было бы некорректно. У меня теперь есть план поездок по следам «Транзита»: поехать в Омск, в Красноярск и увидеть все! К счастью, Омск и Красноярск гораздо ближе Сахалина.
Как сказал ныне покойный кемеровский поэт Александр Ибрагимов, «пережить любовь – все равно что пережить войну». Звучит, может быть, несколько легкомысленно, но какая-то правда в этом есть. Провести несколько дней с большим фестивалем – все равно что испытать сильную кратковременную влюбленность, если угодно, яркий курортный роман с театром. «Транзит-2020» улетел к звездам. Ждем новый «Транзит»!
Антон Алексеев
БЕЗ НОВЫХ ФОРМ
Представим, что на фестиваль пришел обычный новосибирский зритель, который увлекается театром. Пусть его зовут Витя. Он ходит в разные театры Новосибирска: от «Красного факела» до «Мастерской Крикливого и Панькова», кое-что читал про постдраматический театр и перформативные практики, смотрел на видео спектакли Яна Фабра и Мило Рау и отличает пост-пост от мета-мета. И вот Витя видит: начинается крупный фестиваль в главном театре Новосибирска. Надо идти, ведь наверняка будет что-то интересное.
«Транзит» позиционирует себя как фестиваль лучших драматических спектаклей Урала, Сибири и Дальнего востока. Жаль только, что критерии «лучшести» слишком сильно зависят от экспертного совета, в который редко попадают люди с принципиально разными взглядами на театр. Кроме того, сложно понять, из каких именно спектаклей эксперты выбирали: отбор происходит по заявкам, и в открытом доступе не удастся найти информацию о том, что за спектакли участвовали в отборе. Это уже не говоря о том, что сам процесс определения лучших в искусстве максимально субъективен и давно уже не выдерживает критики как на национальном театральном фестивале и премии «Золотой Маске», так и на других театральных фестивалях. И все-таки поверим экспертам и будем вместе с ними считать, что в Новосибирске целую неделю показывали самые классные спектакли из тех, что хотели участвовать в фестивале. Подразумевается, что это и есть все интересное, что случилось с русским театром восточнее Уральских гор за сезоны 2017\2018 и 2018\2019.
На Витю обрушивается поток русского драматического театра, где актеры строго играют роли, пока зрители строго сидят в зрительном зале без права на реакцию-участие, и почти без возможности выйти из зала. Ну ок, Витя знает, что театр может быть разным. Но про что актеры играют все эти спектакли? Например, «Мы, Герои» Олега Рыбкина из Красноярского театра им. Пушкина. Спектакль про то, как небольшой любительский театр сотрясается от любовных страстей внутри него, и надвигающейся Второй мировой – вовне. Но артисты не пытаются играть про себя и свой театр, для них эта история про жизнь на Марсе, а потому они играют характерные образы каких-то артистов, не пытаясь примерить иронию Лаграса на себя. Или спектакль «Русский роман» Марата Гацалова – масштабное полотно на основе биографии Льва Толстого и романа «Анна Каренина». Режиссер закрыл огромную сцену театра «Глобус», оставив артистам только узкую площадку перед серой стеной и не дал им никаких инструментов, чтобы они поменяли игру в зависимости от этого пространства. Гацалов сделал радикально актерский спектакль, где все внимание держалось на движении истории страданий жены Толстого, которую играла Людмила Трошина.
«Русский роман», театр «Глобус»
На фестивале было четыре спектакля по пьесам, написанным в XXI веке, пять интерпретаций классических текстов, множество инсценировок и ноль в графе «театр, где нет литературного материала». Тот же ноль в графе «театр, где отсутствует четвертая стена» и «есть перформативные элементы». Эти пункты, конечно, не делают классным любой спектакль, но они точно говорили бы о том, что на фестивале представлен разный театр. Особенно странно нынешняя программа выглядит в сравнении с предыдущим «Ново-сибирским транзитом – 2018». Там был, например, спектакль в VR-очках по Пиранделло, спектакль в гараже, где зрители сами становились персонажами пьесы «Дознание» и спектакль «Лондон» Сергея Чехова, где зрителям предлагалось потанцевать вместе с актерами, а пьеса про обывателя, который не принял новый тип европейской жизни, казалась очень в пику сегодняшнему дню. Даже не зная всех возможных участников «Транзита», можно точно сказать, что «Человек из Подольска» Никиты Гриншпуна, который подавался на фестиваль, в программе не потерялся бы и отразил бы один из трендов прошедших сезонов – постановки пьес Дмитрия Данилова. Также вне конкурса оказались «Жизнеописания трубадуров» Хабаровского ТЮЗа, которые поставил победитель прошлого фестиваля Борис Павлович, а такой опыт соприкосновения со средневековой культурой в постдраматической форме тоже разбавил бы афишу фестиваля.
Спектакли программы «Ново-сибирского транзита – 2021» существовали автономно от аудитории, представляя собой авторские режиссерские высказывания без попытки прямого воздействия на зрителя. Здесь не случилось театра, который нарушает привычные конвенции сцена\зал, артист\роль, спектакль\перформанс, театр\инсталляция и много-много какие еще. Проще говоря, это был фестиваль традиционных театральных форм. Режиссерские поиски в этих спектаклях ограничиваются методами адаптации литературного материала и созданием подобающей атмосферы. И в этом смысле на «Транзите» случились успехи. В первую очередь они связаны с доведением до совершенства театра жизненных соответствий в спектаклях «Экстремалы» Петра Шерешевского, «Идиот» Андрея Прикотенко и «Дети солнца» Тимофея Кулябина. Все они поставлены по современным текстам – в перовом случае по оригинальной пьесе Фолькера Шмидта, в остальных – по адаптациям классики в стиле Саймона Стоуна и его знаменитых «Трех сестер». Сюжеты перенесены близко к нам по времени, текст переписан так, что мы можем только уловить отсылки к оригиналу и насладиться выявлением новых акцентов.
Шерешевский в Южно-Сахалинском «Чехов-центре» традиционно для себя занимается проблемами отношений между полами и их моральности/аморальности. Сюжет «Экстремалов» вертится вокруг нескольких пар персонажей, которые запутались друг в друге в попытке обрести чувства. Гинеколог спит со своей пациенткой, у которой есть сын, который вроде бы влюбился в дочь гинеколога, но потом переспал с его женой, которая узнала об измене. Вся эта круговерть разыгрывается в осколках натурального мира. Художник Надежда Лопардина поместила на сцену ванну, холодильник, мусорные баки, велотренажеры и плазменную панель, которая исполняет и функции окна, и функции фона для сцен на улице. Самое экстремальное в этом спектакле – актерское существование. Актриса Анна Антонова из монолога героини впрыгивает в феминистский монолог от собственного лица, доводя позицию почти до абсурда. Женщине можно все: откровенно переодеваться в центре магазина одежды, переспать с несовершеннолетним неопытным мальчиком, наслаждаться собственной телесностью. Актерам-мужчинам здесь пришлось большую часть диалогов вести, не вставая с велотренажера, и в этой физической нагруженности тоже есть доля экстрима.
«Экстремалы», Чехов-центр
В Новосибирском театре «Красный факел» горьковских «Детей солнца» из не слишком актуальной пьесы режиссер Тимофей Кулябин и драматург Ольга Федянина превратили в историю о детях свободы – людях, чья зрелость пришлась на девяностые годы двадцатого века. Протасов (Павел Поляков) из ученого-экспериментатора превратился в IT-шника, который целыми днями строчит код, его сестра Лиза (Ирина Кривонос) – в женщину с ментальными особенностями, и поэтому к ней относятся как к ребенку. Место действия – несколько комнат в квартирах: они выезжают к зрителю на специальных рельсах. Персонажи здесь верят в прогресс, но еще больше верят в чувства, которые в конечном итоге их и губят. История взаимоотношений персонажей происходит на фоне смены власти в России 31 декабря 1999. Замена Ельцина на Путина остро перекликается с происходящим в семье: отсутствие эмпатии у честного, но зацикленного на своей работе IT-шника – ровно то же самое, что отсутствие эмпатии у правителя, и ни к чему, кроме смерти, привести не может.
У Андрея Прикотенко в «Идиоте» смена времени действия, пожалуй, наиболее радикальна. Достоевские страсти в персонажах остались, только транслируются они теперь не друг другу, а сразу всему свету – в прямой эфир инстаграма. В театре «Старый дом» умеют актуализировать классику за счет детального переноса действия ближе к современности. Здесь Лев Мышкин (Анатолий Григорьев) стремится быть похожим на хипстера, а Ипполит Терентьев (Тимофей Мамлин) совершает самоубийство, не сводя глаз с экрана смартфона. Тема Достоевского – о страстях человеческих, которые всех губят, в целом сохранена, прибавить новое здесь сложно, но прочтение очевидно открывает старый нарратив новому зрителю.
Похожий фокус пытался провернуть Даниил Чащин в «Молодости» Тюменского театра драмы, перенеся тургеневский «Месяц в деревне» в элитный санаторий XXI века. Правда, текст он решил оставить оригинальный, и в этом проявилась первая проблема постановки – герои, которые весь спектакль катаются на велотренажерах и ходят в модной спортивной форме, не слишком органично произносят пышные реплики Тургенева. Безусловно, можно перенести действие классической пьесы во времени, не изменяя оригинального текста, но и тогда необходима адаптация интонирования. Вторая проблема – сама концепция, которая легко считывается на уровне идеи, но совсем не работает в спектакле. Режиссер совместил пьесу Тургенева с известным фильмом Соррентино и сделал акцент на том, что молодость оказывается под гнетом старости. Вот только в сценарии итальянского режиссера важна тема молодости утраченной, а еще важнее эстетика этой молодости. Здесь эстетика вычищенного евроремонта, который обесцвечивает реальность, пересекается с березовым лесом, который внезапно появляется между локациями на поворотном круге. В спектакле Чащина сложно подключиться к молодым героям, потому что они выглядят потерянными людьми, собранными из штампов о поколении: Беляев ходит в костюме супермена и работает в санатории фитнес-инструктором, а работники гостиницы играют в футбол на Playstation. Старшие ходят со специальными палочками на прогулки, занимаются фитнесом, жалея свое тело, и пытаются скопировать некоторые повадки молодежи, чтобы быть на них похожими. Режиссер пытается выставить старшее поколение завистливым, а молодое пустым, но делает это типом театра, свойственным, скорее, поколению сорока-пятидесятилетних: с очевидным нарративом, использованием громкой современной музыки (спасибо за тренд Бутусову) и системой цитат. Кажется, что этой «Молодости» не хватает прежде всего молодости в подходе к театру.
В омском спектакле «Дядя Ваня» Георгия Цхиравы тоже есть игра со временем и пространством, только куда менее конкретная. Три антракта, в очередной раз порванные в кульминации стены-декорации – ход, избитый даже относительно пьес Чехова. Персонажи не ходят в костюмах XIX века, но стреляют из старого пистолета; едят из пластиковой посуды, но носят дореволюционные медицинские халаты; говорят о русской даче, но на втором плане постоянно мелькают африканские аборигены. Это можно было бы объяснить попыткой вневременного прочтения пьесы, но натуралистичная актерская игра в жанре «бесконечные разговоры о жизни», скорее, настаивают на несвоевременности материала, чем на его актуальности.
«Дядя Ваня», Омский драматический театр
Витя мог бы просто сказать: «Ок, бумеры». Но Витя умный, и он понимает, что актуальность спектакля не зависит от возраста режиссера. Витальность спектакля Шерешевского или радикальность Прикотенко гораздо современнее, чем спектакли молодых. Дмитрий Акриш поставил в Кургане «Похороните меня за плинтусом» и придумал вроде бы интересный ход. Несчастный мальчик, спор за которого между мамой и бабушкой – основной стержень сюжета, в спектакле персонаж внесценический. Зрители сидят в небольшом фанерном пространстве, а из-за стены доносятся шорохи, всхлипы и топот Сашеньки. Остальные персонажи ходят между квадратами зрительских рядов, но играют с нажимом, будто бы на большой сцене. Они кричат друг на друга, и демонстрируют абсолютное сумасшествие бабушки, не давая зрителю усомниться, кто виноват в семейных бедах.
Как в число лучших спектаклей попал «Вий» Дмитрия Зимина Свердловского драмтеатра – еще один вопрос к критериям экспертного совета. Над зрительным залом висит обязательный в инсценировках Гоголя гроб, на сцене – такой же обязательный самогон и якобы аутентичные украинские костюмы. Актеры изображают употребление алкоголя опрокидыванием стопки себе за плечо, а режиссер пытается создать атмосферу страха при помощи стробоскопа. Удивительным в «Вие» стали только ватники, которые весь спектакль висят позади персонажей. Можно придумать, что это театр в театре, и «Вия» играют заключенные советской тюрьмы в назидание остальным в качестве истории о преступлении и наказании. Но это было бы сильным перекраиванием замысла. На сцене ватники не оправдываются, а актеры без всякого дополнительного плана играют персонажей Гоголя.
Больше всего карантинная отсрочка повлияла на восприятие спектакля «Папа» Анны Бабановой Норильского театра драмы им. Маяковского. До выхода оскароносного фильма по тому же сценарию Флориана Зеллера спектакль был единственной известной в России интерпретацией материала и тем самым возбуждал интерес уже на уровне текста. Сергей Ребрий в главной роли старика с заболеванием памяти прекрасно выполняет режиссерскую установку: с первой минуты играет человека беспомощного, истеричного, у которого пространство буквально уходит из-под ног. Олег Головко создал декорацию, которая мгновенно меняет положение вещей в пространстве, что тоже подчеркивает восприятие действительности главным героем. Проблема только в том, что Зеллер, создав фильм, представил гораздо более убедительную и действенную концепцию. Он помещает зрителя в сознание героя, и мы долгое время всецело принимаем его сторону: вокруг все сумасшедшие, а я один в адеквате, и потому так болезненно следить за разлагающимся сознанием в финале. В спектакле Бабановой все понятно сразу: вот полоумный старик, а вот все остальные, которые от него страдают.
«Папа», Норильский Заполярный театр им. Вл. Маяковского
Другое в спектакле «Я нанял убийцу». Театр из крошечного города Шарыпово в Красноярском крае привез спектакль по сценарию одноименного фильма Аки Каурисмяки. Сценография здесь совсем не пышная, и даже напротив – бедная. Три ширмы, которые открывают то всю сцену целиком, то совсем узкую ее часть, штора, которая заменяет стену и сжимает пространство, и небольшая эстрада, на которой поет таинственная музыкальная группа с солистом в гробу. Актеры существуют в спектакле в двух режимах: почти абсолютная не игра, когда любое движение или реплика происходят без эмоций, и, напротив, суперэкспрессивные жесты и статуарные мизансцены в те моменты, когда режиссеру необходимо акцентировать перемены в жизни персонажей. Еще один важный герой спектакля – титры, которые здесь одновременно и авторская ремарка, и режиссерский комментарий. Интересно, как этот спектакль работает в реальности маленького города, в котором сокращение на работе – привычный эпизод жизни, а не событие из киноленты, а эстетика авторского кино – наоборот что-то далекое и не ясное.
Помимо остропсихологиечского театра разной степени сложности на фестивале были спектакли и других жанров. «Хроники Нарнии. Племянник чародея» Романа Феодори и Даниила Ахмедова – спектакль Красноярского ТЮЗа. Это фабрика зрительских впечатлений. Здесь сложно отыскать психологические переплетения в судьбах героев Льюиса, зато довольно увлекательно следить за монтажом аттракционов, которые предлагают постановщики. Персонажи исчезают в дверных проемах в одной части сцены и тут же появляются в другой, Королева летает над сценой, а места действия легко меняются не только за счет проекции, но и за счет актерских оценок. 
«Хроники Нарнии», Красноярский ТЮЗ
Традиционно представлен на фестивале национальный театр. На этот раз привезли «Три светила» Якутского «Олонхо». Это простой, наивный театр, где традиционная борьба добра со злом показана без изысков, но очень честно. Многобещающей была первая сцена – рождение трех главных героев. Артисты очень буквально играли детей через чистый взгляд, неокрепшие движения и постоянное тяготение к материнской юбке. После этого наивное изображение героев и злодеев стало немного смущать своей непосредственностью, а главное – испарилось ощущение ритуального действа, которое ждешь от такого типа театра.
Современное искусство, чем дальше, тем больше, стремится к налаживанию открытых коммуникаций с аудиторией, к созданию не автономного искусства, а события, которое изменит реальность. У театра в этом смысле, пожалуй, даже большие возможности, чем у других искусств: существование в одном времени и одном пространстве со зрителем дает возможность непосредственной реакции, поиска самых актуальных тем и форм взаимодействия. На фестивале форма взаимодействия во всех спектаклях была одна: сиди и смотри. Что же касается тем, то были «вечные»: про любовь, смерть и страсть, но не было таких, которые бы конкретно откликались на сегодняшний день. Это можно было бы объяснить карантинным сдвигом, но сложно представить, что в прошлом году кто-то заподозрил в актуальности «Сказки венского леса» Андреаса Мерц-Райкова из Новокузнецкой драмы с гипертрофированной игрой артистов, сальными шуточками и нацистскими выкриками или «Похороните меня за плинтусом» Курганской драмы, в котором актеры полтора часа ходят очень близко к зрителю и разыгрывают давно известную историю Санаева без полутонов. Попыткой высказаться на острую тему можно назвать спектакль «Время секонд-хэнд» Дмитрия Егорова, но его форма – монологи документальных персонажей книги Алексеевич – уже слишком сильно уступает в выразительности любому выпуску «Намедни» Парфенова или «Редакции» Пивоварова. К тому же способ существования тоже вызывает вопросы: вроде бы артисты играют конкретных персонажей, которых описывает в книге Алексеевич, а вроде бы пытаются присвоить монологи себе. В итоге мы видим театр, который пытается быть искренним, но по факту есть ощущение, что артисты хотят убедить нас в очевидных мыслях, в которые сами не очень верят.
Главной музыкой фестиваля стал Цой. Тоже не то чтобы современный исполнитель. В названии этого текста могли бы быть строчки из «Перемен», которую точно использует в своем спектакле Дмитрий Егоров. Там дважды включается видео: на одном поет Цой, на другом – Надежда Кадышева. Это пронзительный образ присвоения свободы, образ того, как государственная машина может захватить самое дорогое. Вот только в «Перемен» лирические герои «требуют», а Витя скорее ощущает печаль от того, что в числе лучших спектаклей региона не оказалось тех, что сделаны для него – обычного современного зрителя.