Олег Жуковский. Техника трамвайной подножки
21 октября театр «La Pushkin» Олега Жуковского поселился на собственной сцене — в Центральном парке. Редакция «ОКОЛО» призналась в любви и вручила Похвальную грамоту талантливейшему актеру, сочинителю и клоуну Новосибирска. В честь необыкновенного открытия пушкинского домика публикуем интервью с Олегом Жуковским из нового номера «ОКОЛО».
Олег Жуковский — актёр, режиссёр, хореограф, выпускник РУТИ-ГИТИС. Первое высшее образование (незаконченное) – Новосибирский государственный медицинский университет. Ученик Андрея Могучего, некоторое время состоял в труппе «Формального театра». Входил в состав театра «DEREVO», в 2001 году снялся в фильме Антона Адасинского «Юг. Граница» (Süd. Grenze). В общей сложности около двадцати лет работал и преподавал в европейских странах. Создатель авторского театра «La Pushkin» (Дрезден), в настоящее время воссоздаёт его в Новосибирске. Как педагог физического театра реализовывает авторскую методику работы с телом.
+
«Мы еще никогда не брали интервью у гуру», – такое впечатление возникает от разговора с Олегом Жуковским, который ежеминутно находится в процессе формулирования и рождения идей, слов, действий, спектаклей. Уместить беседу с ним в текст оказалось задачей утопической, поэтому предлагаем читателям представлять за этими вопросами и ответами фигуру Жуковского, вкручивающего шурупы в декорации к новому спектаклю, исчезающего и появляющегося через секунду в новом наряде, хохочущего или явно выражающего несогласие с собеседником. Настоящий человек-театр, одним словом.
Олег Жуковский: Садитесь за парты! (беседуем в полуразобранных декорациях театра «La Pushkin»). Или чай будем пить?
Около: Как вам удобно… Вы же работаете сегодня с утра. Вы какой-то «неуставаемый».
Устаю, но внешние обстоятельства таковы, и я их сам выбрал.
Бывают моменты, когда все хочется бросить? Кризисы случаются?
Сомнения закончились давно, лет 15 назад. Это человеческое: а вот брошу всё и уеду – там лучше. И как-то мне показали: ВСЁ, не смей, будет только хуже. И дальше, скрепляя, провисая, взлетая, ликуя, замирая, пребываю, но в русле. Кризис – это рабочий момент, при переходе на другую орбиту – в менеджменте, в отношениях с продюсерами, и вдруг продюсер я сам. Но решится на такое? Взвалить на себя? Свой театр? Да я просто не мог играть ни в каких других в тот момент, мучился и вдруг неожиданно для всех и себя самого взял и ушел, а через три года вернулся и… мой кризис – это предвестник изменений. Это, конечно, болезненно, но ничто не остаётся на своих местах: миры рождаются и исчезают – общие вселенские законы. Мой навык перехода, способность откликаться, не держаться ЗА, иметь пустые руки, обнуляться… Новая, сложная ситуация проявляет во мне новые качества.
Что была у вас за точка перелома?
Была, и не одна… Нет такого рецепта, который при разных недугах действен. Это события и часто – встречи.
Как складывалось ваше образование?
Хо-хо! «Как складыВАЕТся?!» – уместнее будет спросить. Если я почувствую, что уже на середине пути, то такое нужно будет пережить. Но этого не случится: увеличивая зону знания, растишь границу с неведомым. Регресс – это ужасно, смерть при жизни. И сейчас ищу тех, у кого могу учиться, и цепляюсь, как пиявка. Бывает, что учитель много младше меня, но знает что-то такое, о чём я – ни-ни. Начало было таким: увидел спектакль – испытал потрясение, и ты к этому человеку прикрепляешься. Через какое-то время он понимает, что может с тобой делать всё, что ты будешь работать 20 часов в сутки, что на тебя можно положиться, и начинает в тебя вкладывать. Такая спиритическая передача мастерства. Был еще ГИТИС. Но лишь10% моих знаний о профессии актера – оттуда. Прежде всего, это чудесный мастер гротеска – клоун Андрюша, лучшие педагоги по философии, теории искусств. Но формированием Артиста занимаются не академические институции – они дают ремесло… В местном театральном институте сказали, что мне в нём не место. Поначалу даже серьезно огорчился, но это было четыре года тому. Я там, где быть мне надлежало.
Кто на вас влиял?
Один отшельник, другой режиссёр, третий плотник и, конечно, клоун. (Жуковский безуспешно пытается ввинтить шуруп в потолок.) На самом деле я всегда боялся вот таких работ… строительных.
В «DEREVO» вас к этому не подпускали?
Нам развязывали руки только на сцене, любую травму вне сцены страховка выплачивать не собиралась (смеётся). В «La Pushkin» – всё сами: костюм, театральный реквизит, но это тоже творчество, и ещё какое! До сих пор моё любимое – создание образа, художественной среды. Могу в это так заиграться, УХ!
И это уже часть художественной реальности?
Создание нового мира… Сначала это так хрупко и прозрачно. И вот из пустоты оно проявляется – атмосферой, чувством, еще только намёком… самое загадочное и волшебное. Актёр входит в уже сформированную среду. Дальше строю образ героя и ближе к сцене – костюм и театральный реквизит. Делая всё это физически, я вкладываю свою энергию, и это, как в хорошем банке, позже с процентами возвращается на сцене. Хотя бывает, что банк лопается (смеётся). У меня был опыт, когда с меня сняли всю техническую работу. Один крупный продюсер сказал, что я много энергии трачу не на сцену. Тогда я спросил: «А кто ещё это сделает за меня?!». Он ответил: «Я!». И три года мы работали вместе. За это время я не играл с ним ни одного своего спектакля, очень много работал в его театре: был режиссером, хореографом, актёром, сценаристом, но через три года поклонился и вышел. Они решали все мои бытовые проблемы – только твори, работай над этим, а закончил – берись за это и дальше – вон за то! А я бы хотел другого чего-то.., но это им было не нужно. Снова накопил невостребованной энергии, идей – и вышел.
Интересно, а ведь многие мечтают заниматься чистым искусством, но так, чтобы при этом были люди, которые решали бы все сопутствующие проблемы…
Лень и Трусость стучатся во все двери. Так не бывает. Всегда берешь на себя ответственность за деланье. Люди же, которые не решаются на такое, – чаще старятся нереализованными, вечно ожидая идеальной ситуации. Меня учили тому, что идеально – то, что есть сейчас вокруг!
Даже сейчас? Когда в России происходят странные дела с театрами, со свободами?
Сейчас – не как прежде – в 80-ых – легче гораздо. Ведь так всегда: чуть легче, чуть жестче, но на кострах не жгут и в лагеря не шлют и… и… сейчас рай на земле. Тадеуш Кантор открыл театр в оккупированной Польше в подполье, и это был не политический театр, это была его жизненная необходимость.
Вы считаете, процессы, подобные «Тангейзеру», вас не могут коснуться?
Можно и не вставать туда, куда летит пуля. Это не трусость и не конформизм, это другое, просто есть такие миры, где, например, не стреляют.
Года два назад вы говорили в интервью, что Новосибирск – это место, где можно делать театр. С тех пор это ощущение не изменилось?
Нет. Ничего не изменилось. И дело не только в искушенной публике – в ее наличии или отсутствии. Здесь нет никакого давления. В Москве, в Питере огромное количество каких-то «штук», которые на тебя энергетически начинают влиять. А здесь я один в поле воин. И я не про конкуренцию. Здесь нет творческой коммуналки. Здесь у меня отдельная квартира, здесь я могу ходить в неглиже, и никто не будет меня одергивать. Здесь энергия концентрируется, нет сквозняка. Сидишь и работаешь. Кто-то из столичных журналистов мне как-то сказал, что я где-то между Мамоновым и Гришковцом. Вот здесь мне никто такого не скажет.
Не любите когда вас типологизируют?
Нет, не люблю. Это не позиция, а приобретенное качество. Юрий Норштейн говорит, что приступая всякий раз к новому фильму, он не представляет, как его снимать. Так же у меня: даже жанр в буклет нужно изобрести, и неизвестно, каким он будет. Самый тупиковый вопрос: а у вас какой театр? Меня возбуждал в начале Пикассо: я хотел стать таким полифоничным актёром, и люблю я или нет «типологизацию» – неважно, просто она здесь сложно применима. Бывает, человек, напротив, говорит: «так, с этим всё понятно», а ты ещё вопрос не сформулировал, – нужно сразу прекращать диалог.
Можете сформулировать для себя понятие идеального?
С одной стороны – идеальное для смертных недостижимо, и живо лишь моё искреннее стремление к нему. С другой – идеально всё вокруг. Меня учили творить в том, что есть и не ждать каких-то особых условий или благ. Спектакли переделываю годами, они могут становиться хоть чуть-чуть ближе к идеалу, по дороге увлекаюсь другой темой и взахлёб ваяю новое… Проходит время – возвращаюсь к спектаклю, делаю новую редакцию. «Не бойтесь совершенства – оно Вам не грозит», – говорил Сальвадор Дали.
Вы себя в чем-то тормозите из-за ощущения, что публика или коллеги не готовы воспринять какую-то идею?
Нет, это вопрос только внутренней готовности. С партнёрами смотрю на перспективу развития. Если мой актёр не развивается (автоматически регрессирует), то расстаюсь: тормозить нет времени, а буксовать приходится. Вот с публикой интереснее и сложнее: в этом году информацию о нас передавали из уст в уста. Моя кузина позвонила и забронировала места, потому что ей сказали: там здорово! Я никого никуда не тащу и давно никого не зову: кому по пути с тобой, он уже в этой лодке и часто удивляется, как я сюда попал?! Может быть 10% из тех, кто ходит в театр, оказываются у меня на спектакле, зато среди тех, кто вообще не ходит в театры, мой процент выше.
Действительно, в вашем театре есть ощущение другой среды, к вам приходят люди, которых не увидишь в государственных театрах. С чем вы это связываете?
Есть, например, оперное искусство. Это искусство для снобов: хрусталь, люстры, девушки в бальных платьях. Это готовая жесткая форма, прекрасно убранная. И в этом его назначение – искусство для снобов. Когда я создал свой театр, мне одна журналистка сказала, что наконец-то в театр могут ходить те, кому за 40 и кто не тупой (смеется), больше на своих спектаклях я её не встречал. Один молодой парень спросил: «А нормальные спектакли у вас идут?!». Какие?! Такие, чтобы текст и сюжет были? Однажды кто-то резко выразился о ненормальности «La Pushkin», и кто-то другой резко парировал: «Оставьте нам это, а у вас есть музкомедия». В моём детстве в Новосибирске был такой театр, посещая который я не мог даже близко представить, что могу чем-то подобным заниматься. Не трогало! Я же, кажется, случайно в эти двери вошел, и с другого входа. Наш зритель, возможно, действительно в другие театры не ходит. Во мне тоже есть этот снобизм по отношению к репертуарным театрам, но при этом хочется быть очарованным. Я смотрел «Мессу» в Оперном – восторг! «Трилогию», «Пер Гюнта» в «Старом доме», и это было так здорово! Мне понравился «Летов» Антона Болкунова и Гали Пьяновой – с этими картошками, с этой бумагой, когда есть что выразить, и многого не надо. И меня так учили, что недостаточность душевной силы вызывает потребность в технических костылях и подпорках.
Сейчас у нас наметилась новая тенденция – вернуться к какому-то одному пониманию театра. Вы это ощущаете?
У меня нет никаких тенденций, я творю из момента и не представляю, где окажусь через шаг. Джунгли зовут меня, вкус жизни на губах! Одного понимания театра не может быть, как не существует одного вкуса у всех ягод.
Хотелось бы вам работать в большом театре с государственной поддержкой?
Есть такие спектакли, которые могут прозвучать только на большой сцене, и тогда я иду в большие ТЕАТРЫ. Только не работать! К. С. Станиславский говорил, что работают на кирпичном заводе. Но я уважаю труд любой, если он честный и благостный, можно ведь производить анальгин, гаубицы, вкусовые добавки, вырубать леса, торговать алкоголем… Участия в чем-то нужно стыдиться, а многим можно гордиться: чистить улицы, воспитывать детей, лечить, растить капусту, вязать шарфы и создавать самолеты, тянуть провода и проводить воду… много всего! У меня есть предложение по созданию большого современного центра искусства, где есть театр, балет, хор… Но пока это все в подвешенном состоянии. Но вот я не жалюсь… Все есть, как есть…
Изменить в своем положении ничего не хочется?
?! Очень хочется! И так много, что если не двигаться пошагово, то руки или оторвутся, или опустятся. Но больше из того что дико хочется менять, находится, безусловно, внутри меня. Спасись сам, и спасутся многие из тех, кто был рядом. (Неожиданно встает).
А давайте я вас лучше покормлю! Я все мечтаю открыть «La Pu Buffet», чтобы за сто рублей народ кормить. Я же питаюсь макробиотикой, пью творожную сыворотку. Благостная пища.
Вы буддист?
Буддист отчасти, если предполагать, что все вероисповедания на вершине сходятся. Много полезного, жизнеутверждающего из йоги практикую… какие-то практики хороши всегда, другие перестают работать, и появляются новые. Ключ в волшебное нужно всякий раз подтачивать, ведь замок-то, посмотрите, непрерывно меняют!
Вы ощущаете, что вокруг есть люди, которые вас понимают?
Ну, вы даёте! Ощущаете ли вы, что стоите на земле?! Без необходимости этого города во мне – я не смог бы здесь ничего сделать. Смотрите, сколько всего вокруг, ведь это не палочка волшебная наколдовала – эти стены и оборудование и… Всё это возможно лишь оттого, что я здесь нужен больше, чем где бы то ни было. И пусть мне тут с непривычки было одиноко и жутко неуютно, привычка – дело наживное, а мотивация в «жизнеделаньи» – это сущностное.
Да… Мы еще никогда не брали интервью у гуру!
Мой друг микробиолог говорит, что его интересы находятся среди менее распиаренных зверушек, нежели, скажем, слон! Ещё, «гуруизм» – штука вредная для обеих сторон.
Мы поняли, что вы пьете сыворотку. А еще?
Ем полбу – это твердые сорта пшеницы. Перловка и овес.
Мясо не едите?
Нет. Еще есть много присыпочек: кунжут, семя конопли, лен. И овощи, за исключением помидоров. Огромное количество продуктов, в которых необходимости нет.
А как же эндорфины? Мозг чем подкрепляете?
А зачем мне мозг? Если я ему нужен, то я вот он. Это такая чудесная профессия, что за «недумание» – платят!
Не нужно артисту думать на сцене?
На сцене нет, уже поздно! Думать нужно раньше и многое изучать, чтобы на сцене прежде всего быть животным – Homo Sapiens! Мы стали этого стесняться, значит, общество в целом безнравственно, иначе, откуда столько места разговорам о морали?! Есть треугольник: мозг, душа и природа. Если в течение жизни двигаться одновременно в трех направлениях, то он будет равнобедренным. А ещё нужно утвердиться в нижней части и воссоединиться с вершиной.
Как же выбор? Борьба? Отстаивание своей индивидуальности? Слишком идиллично у вас получается.
Ну вот! Пришли к самоидентификации… Нет. Зачем? Я сейчас переехал на чудесную Затулинку 1, где прожил с 6 до 18 лет. Чего мне с ними воевать? Они меня очень любят, я у них единственный клоун. Индивидуальность заключается в том, что лично я, и никто другой, может сделать полезного для той популяции, к которой принадлежит. Это так сейчас я понимаю. Мнений, конечно, множество, я от себя. Индивидуальность в творчестве – это искренность, она всегда неповторима. Юрий Норштейн, Пабло Пикассо, Александр Пушкин, Джойс, Ван Гог… Олег Каравайчук.
Вас там, на Затулинке, знают?
Конечно. Они не ходят на спектакли, но знают по телику и по живому общению. Встречают по одёжке, но провожают всякий раз по деланью. Пару раз проверили меня какие-то люди с татуировками, – включил пуму, и меня признали. Могу пару дней – неделю не платить в магазине и на рынке: предпремьерье, все средства на выпуске, так они записывают в долг и гордятся, что участвуют в моём деле, знают, что всё вернётся и, не напрягаясь, с улыбкой машут рукой!
Это странная судьба – вернуться на Затулинку…
Да! Но что истинно, а что ложно? Моя жизнь в буржуазной среде или вот рабочий квартал?! Пройдя разные среды, совершенно неожиданно оказался снова здесь. Сейчас мне здесь чувствуется правильнее всего, такой час, но это не концепт, если придет время менять место, я его поменяю. На последнем моем Эдинбургском фестивале у меня был шикарный спектакль, он идет на четырех языках. И я должен был играть 6 спектаклей в неделю… Мне это надоело: встречаться с какими-то продюсерами, пытаться себя продать. И я вспомнил: у меня там Барабинск, Тогучин, Болотное, что я здесь буду пропадать? Вы смеетесь надо мной, потому что вы здесь, а когда тебя 26 лет так таскает… Есть еще какие-то возрастные вещи. Я не знаю, сколько буду находиться здесь. Сначала поставил себе один срок, срок этот вышел, я его продлил.
Вы знаете, что такое неуспех, неудача?
…Много спектаклей, в которых нет риска. И режиссеры, бывает, гордятся, что этот спектакль будет работать при любых раскладах, железный спектакль. Чаще к этому их принуждают директора, часто – в репертуарном театре. Искусство отличается от спорта тем, что в искусстве можно проиграть, а в спорте нет. Это сложно принять внутри себя. Как гурджиевский постулат: судьба и воля находятся в параллельных мирах. Нужно истратить какое-то количество времени, чтобы понять это. Раньше Андрей Могучий давал мне возможность провалиться, а я спрашивал его: «Зачем!?». А он мне: «Иначе не поймёшь». Со временем провалов всё меньше, и уже все привыкли к моим успехам, но я каждый раз выхожу на премьеру собранным, решительным, готовым, как самурай, и в то же время с верой в чудо – всё должно быть готово к тому, что оно случится!
Вы начинали в 90-е, в переходное время. Вы были в России, или всё прошло мимо вас?
Я был в Питере, и был уже очень сильный театр. Другое дело, что пришли «банки», и нас всех выкинули на улицу. Формальный театр, «DEREVO», «АХЕ», Do-Theater – нам нужно было либо войти в структуру, либо заняться чем-то вообще другим.
Что вы делали?
Я уехал, но не от трудностей: меня, как цыгане, подсадили в кибитку «DEREVO», я в них «по уши зачаровался», и семь лет мы колесили. Последний мой русский сезон в 1994 году был караульным, и это правильно, что остался в профессии, но вне страны. Всё было правильно, как бы дико это ни выглядело тогда и сейчас: всё предопределено.
Как находите своих соавторов?
Никак! Подобное притягивается, Судьба и Воля – мы просто не проходим мимо друг друга, узнаём, считываем и притягиваемся. Трижды видя интересное видео писал, что хочу познакомиться, и через какое-то время получал ответ. Так было с Ольгой Арефьевой, Романом Столяром, про третьего молчу, дабы не вспугнуть, но мы наметили срезу два новых проекта. Иногда эти отношения зреют, и приходит материал, в котором нам по пути.
И еще о партнерстве: в спектакле «Дядя Ваня» Театра п/р С. Афанасьева, играя Серебрякова, вы вдруг – и для режиссера в том числе – начали произносить свой текст, не чеховский. Приемлемо ли это в режиссерском драматическом театре?
Меня учил Андрей Могучий, что пьеса – это отправная точка для путешествия. Фиксировать готовую форму и пытаться ее повторить – занятие бессмысленное. Путешествие – как путь, в котором ты себя находишь – это интересно. Кто-то сказал, что интеллигентный человек должен перечитывать «Войну и мир» каждые пять лет, и я понимаю, что это каждый раз будет по-разному, потому что ты меняешься. Я жил в Дрездене, где находится крупнейшая галерея живописи старых мастеров, и всякий раз, когда едешь туда, открываешь две новые картины. Просто раньше ты был к ним не готов или увлечён другими.
Почему в «Летова» зашли? (на одном из показов «Летова» театра «Старый дом» Олег Жуковский неожиданно для всех вышел на сцену и «сросся» со спектаклем).
Затащило. Мне понравился спектакль. И я увидел то, чего в нём не хватало.
Актер должен быть настолько воспитан, что его, как животное, толкаешь на сцену, а у него чувство понимания правды, композиции, партнера настолько развиты, что он ничего не испортит. Если я уже в зале, и вижу, что что-то не наработано, то отрываю от сидушки задницу – и вперед – одним словом, техника трамвайной подножки!
1 Спальный район в Кировском районе Новосибирска.
Беседу вели Оксана Ефременко и Анастасия Москалева