«Папин след» Северного драматического театра им. М. А. Ульянова: Простодушие примитива
В буклете фестиваля Ново-Сибирский транзит цитируется режиссер спектакля «Папин след» Константин Рехтин: «Автор повести Гуго Вормсбехер изначально не воспринял инсценировку. И даже видеозапись спектакля не произвела на него впечатление. Но, оказавшись на спектакле в ноябре 2017 года, на котором собрались представители российских немцев со всех районов Омской области, он очень проникся и оценил нашу работу», — и трудно не понять автора повести. Этот спектакль не может состояться на видео. Он ценен кристальной чистотой человеческого высказывания. Бедный по эстетике, удивляющей наивностью режиссерской формы, старомодностью и шероховатостью актерского существования, этот спектакль делает самое главное: он выбивает из равнодушного зрительского созерцания, заставляет плакать и смеяться – а это то, чего я всегда хочу от театра, и, к сожалению, почти никогда не получаю.
Можно посмотреть огромное количество эстетских, правильных спектаклей с техничными и хорошо обученными артистами и не получить ровным счетом ничего. Отметить все вышеперечисленные достоинства и остаться равнодушным. А можно увидеть спектакль из совсем другого мира, из северной глубинки, в котором все так плохо, что даже хорошо. Искренне плакать над судьбой маленького мальчика Фрицика (Иван Шатов), который по ходу спектакля теряет всю свою семью, но обретает новых бабушку и дедушку, объединяя тем самым, пусть и на крохотной территории, две враждующих нации – русских и немцев.
Совмещение вымысла и правды, внимание к деталям, бесхитростный детский взгляд, отсутствие стилистических примет современности в работе актера и режиссера, очевидное музыкальное сопровождение (спектакль озвучен песней «Нежность» в исполнении Анны Герман), отсутствие скрытых смыслов – все это делает «Папин след» образцом наивного искусства.
В начале спектакля на сцену по очереди выходят артисты, рассказывая о том, кого они будут играть. У этих артистов особенные лица – простые, открытые, совершенно лишенные сегодняшнего лоска. Хорошие настоящие лица. Они выходят на сцену с историей, я вижу, в первую очередь, не артистов, а людей, которым очень важно рассказать о нелегкой судьбе поволжских немцев, людей, которым не все равно, что говорить со сцены, а главное – как. Они обожжены темой своего спектакля.
Константин Рехтин посвящает спектакль всем немцам, с которыми жил на Алтае в детстве. Спектакль легкий и воздушный, как белые ткани, которыми обрамлена сцена, поэтичный и хрупкий, как папин след на снегу, который прячет 4-летний Фрицик. Над сценой, на падуге, идут титры, сообщающую документальную информацию (а вот здесь хотелось бы обратиться к театру с просьбой вычитать текст – в нем много ошибок), что позволяет режиссеру через частную историю одной семьи показать судьбу целой этнической группы.
Трагическая история показана через призму восприятия маленького мальчика, априори внебытового, сказочного. Композиционно действие выстроено сложно – сумбурное детское сознание лишено хронологии. Мама (Анастасия Хитрова), папа (Роман Николаев), сестра Марийка (Арина Сидорова), брат Арно (Михаил Синогин) – фантомы памяти Фрицика. У каждого из них есть особая примета – шапочка, куколка, пионерский галстук, очки или швейная машинка. Ребенок, переживший потерю в столь раннем возрасте, может не помнить лиц, но цепкая детская память всегда оставляет яркие образы – те, что проходят с человеком через всю жизнь. Тело помнит тепло маминых рук, твердые руки заморенного трудовым лагерем и голодом папы, объятия брата и прикосновения сестры – это тот фундамент любви, который закладывается в ребенка в самом раннем детстве, но во многом определяет всю его дальнейшую жизнь. В спектакле физическая потеря и неосязаемость этой любви передана через точный физический жест: Фрицик, обнимая кого-то, обнимает сам себя, а этот кто-то в этот же момент обнимает себя, когда мама гладит Фрицика по голове, она проводит рукой по воздуху, а Фрицик подставляет в это время голову невидимой руке. И в одном этом жесте есть общечеловеческая правда, объединяющая всех со всеми, заставляющая принимать другого (и героям спектакля, русским – немцев, и наоборот; и зрителям – маленький самобытный театр с северной границы Омской области) – общая боль, интимная и индивидуальная, но такая одинаковая для всех. Больно без мамы. Страшно просыпаться ночью после кошмаров – наваждений памяти о лязге волчьих зубов, разгрызающих кости твоей сестры. И, как хорошо, когда снова снятся блестящие верблюдики на елке и никогда не исчезающий, самый дорогой, папин след.