«Вишневый сад» в «Старом доме»: Спасти монологи Чехова
Антон Чехов «Вишневый сад».
Новосибирский драматический театр «Старый дом».
Режиссер Андрей Прикотенко, художник Ольга Шаишмелашвили,
художник по свету Валерий Климов.
Программка «Вишневого сада» режиссера Андрея Прикотенко настраивает на серьезный лад, напоминая, что великая пьеса Чехова это поучительная история о бесхозяйственности и легкомыслии. Несколько поколений обитателей фамильного гнезда Гаевых проматывали большие деньги, которые приносил громадный вишневый сад, то есть проявили преступную халатность и безответственность. Теперь поздно пить шампанское, никого не спасет скаредность Вари (Олеся Соколова), взявшей на себя заботы о хозяйстве. Имение уходит за долги с молотка 22 августа, о чем чудаков-хозяев неоднократно предупреждает чисто-конкретный Лопахин (Анатолий Григорьев). В увлекательной программке можно прочесть много полезных сведений о покупательной способности денег во времена Раневской, и сколько примерно могла приносить вишня чистого доходу. И, в конце концов, велико ли было имение, 1000 десятин – это много или мало? На практичной и добротной программке серьез заканчивается.
Спектакль радует смелостью в обращении с одним из священных текстов русского театра, монологи переставлены с одного места в другое, реплики из разных сцен объединены в новые монологи, проделана вся это пластическая операция довольно искусно, без грубых швов. Не стану распространяться, что откуда взято и куда приставлено, оставлю это развлечение знатокам Чехова, скажу только, что невыносимые монологи героев Чехова режиссеру удалось спасти. Для театрала со стажем ожидание очередного монолога Раневской, или Гаева, или Пети сродни ожиданию изуверски сложных элементов в фигурном катании – прыгнет или не прыгнет? Тройной тулуп или там аксель с лутцем. Если прыгнет, то как приземлится? Упадет, зашатается или устоит? Первое действие спектакля за технику исполнения получает все шестерки, или близкие к тому оценки.
В чем же сложность исполнения монологов в чеховских пьесах? В том, что они прерывают сюжетную линию, их организация искусственна по отношению к так называемой первичной реальности, высказывания эти многословны и, как теперь принято выражаться, «пафосны», они выполняют задачу информирования зрителя о событиях за пределами сцены (в прошлом или не здесь), или переводят в звук внутренний монолог героя. Справляясь с длиннотами, режиссер, если он орел, предлагает действенное решение, а если он просто хороший мужик, то оставляет исполнителя один на один с монологом, так что актеру остается «спрятаться в домике», то есть прибегнуть к ремесленным приемам: к декламации, к аффектации, к слезам. К сожалению, монологи Раневской (Лариса Чернобаева) во втором действии, как показалось, не были решены режиссером, или были решены, но для другого замысла. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась среднеарифметическая Раневская, немного рисовки и много трудной женской судьбы. Даже досадно. Смотреть на это скучно, особенно после того, как первый акт обнадежил и развеселил. Правда Петя (Тимофей Мамлин), в калошах на три номера больше, спасибо ему, своим тревожным вниманием к партнерше и недоумением («что она несет?») спас ситуацию.
Главный фокус в спектакле Прикотенко начинается с ложного пробуждения Лопахина, который свалял дурака и проспал к поезду. Мы-то думаем, что он проснулся, а в финале выяснится, что он все время спал. Как написал поэт Сергей Гандлевский, «…галерея из снов, сон во сне, сон во сне, сон во сне». А раз он спал, то все персонажи пьесы выглядят и ведут себя странно, как в стране чудес Алисы. Сон этот радостный, театральный, яркий, из детской книжки с картинками. Все здесь смешные дураки, которые заняты только тем, что валяют дурака (тут без тавтологии не обойтись, ибо масло масляное, а дураки дурацкие). Иногда пугают потоками крови, но нам не страшно — кровь, сразу видно, не настоящая, из клюквенного сока – алая, нарядная. Все, кроме Лопахина здесь клоуны, он один живет в реальности, даже провалившись в сон. На нем коричневый костюм и коричневая рубашка, то есть он тот самый человек из анекдота, который оделся во все коричневое и пытался испортить праздник. Единственная улика, которая выдает, что он тоже падает в колодец вслед за Алисой,– это его яркий бирюзовый невозможный галстук. Лопахин притягателен, ему веришь, он вызывает уважение, но он страшен, и он по-настоящему пугает. Не знаю, насколько допустимо плевать на сцену, для меня это было чересчур. Вполне достаточно было, как мне кажется, других пацанских замашек и прихватов артиста Анатолия Григорьева, в которых он пугающе убедителен. Присесть на корточки у него получается так же естественно, как выпить стакан воды. Сделав Лопахина главным героем спектакля, режиссер дает возможность увидеть замечательного артиста во всем блеске его возможностей, пластических, речевых, магнетических.
В финале всю шумную ватагу клоунов, одетых в розовую одежду всех оттенков уносит ветром времени, а Лопахин остается один. Он говорит словами Фирса: меня-то забыли, эх вы, недотепы. Хотел бы в рай, да деньги не пускают. Не из того теста вылеплен, не берут его со свиным рылом в калашный ряд. Вот она, запендя преуспевающего, но скучного человека: так его и тянет к богеме, к чудакам в странной одежде с дурацкими прическами, но не пускает здравый смысл и боязнь быть смешным. Пестрая компания актеров в спектакле радует слаженным ансамблевым существованием, каждый выучил свою партию и вступает вовремя. Несколько насторожили «вставные ноты», текстовая отсебятина у Фирса и Лопахина. Впрочем, особенного протеста они не вызывают. Только вот Лопахину, пожалуй, незачем было говорить Раневской «Я не смогу без тебя», он играет это и без слов. Не хочется быть спойлером, поэтому я не расскажу про блестящие репризы Шаролотты (Ольга Кандазис) с книгой и настоящей собачкой, про то, как Гаев (Константин Телегин) нечаянно разнес мячом многоуважаемый шкаф, про выходы Пети в исподнем с его обаятельной мизантропией (все монологи Пети были спасены), про неловкого Епиходова (Виталий Саянок), нечаянно прострелившего себе щеку, про манерного, но милого Яшу (Ян Латышев). Много еще в спектакле милых шуток, и чем глубже сон, тем страньше и чудесатее. Половину впечатления создают костюмы и лаконичная, но выразительная сценография спектакля (Ольга Шаишмелашвили), и отличная работа художника по свету (Валерий Климов). Костюмы достойны отдельной новеллы, но их лучше увидеть, чем о них читать.
Обязательно надо пойти на спектакль с детьми-подростками, особенно если школа уже успела поселить в их головах стереотип: больной чахоткой Чехов скучно пишет о тоскливой русской жизни. Отсмеявшись в театре, мы возвращаемся в реальность, вся боль и правда Чехова остается с нами, с теми дачниками, что поселились на месте вырубленного сада. Но об этом нельзя сказать, поэтому следует молчать.
Эпилог
Сергей Гандлевский
Е.Ф.Фадеевой
Не сменить ли пластинку? Но родина снится опять.
Отираясь от нечего делать в вокзальном народе,
Жду своей электрички, поскольку намерен сажать
То ли яблоню, то ли крыжовник. Сентябрь на исходе.
Снится мне, что мне снится, как еду по длинной стране
Приспособить какую-то важную доску к сараю.
Перспектива из снов — сон во сне, сон во сне, сон во сне.
И курю в огороде на корточках, время теряю.
И по скверной дороге иду восвояси с шести
Узаконенных соток на жалобный крик электрички.
Вот ведь спички забыл, а вернешься — не будет пути,
И стучусь наобум, чтобы вынесли — как его — спички.
И чужая старуха выходит на низкий порог,
И моргает, и шамкает, будто она виновата,
Что в округе ненастье и нету проезжих дорог,
А в субботу в Покровском у клуба сцепились ребята,
В том, что я ошиваюсь на свете дурак дураком
На осеннем ветру с незажженной своей сигаретой,
Будто только она виновата и в том, и в другом,
И во всем остальном, и в несчастиях родины этой.
1987