Назад Наверх

Языки Ромео Кастеллуччи

 

Московский фестиваль моноспектаклей «SOLO» открылся знаковым событием – один из лучших мировых режиссеров, экспериментатор и созерцатель Ромео Кастеллуччи представил ремейк своей физиологической и эстетической провокации 1997 года  «Юлий Цезарь. Фрагменты». Важным открытием стало само пространство, в которое был вписан спектакль – Collector gallery – подземный арт-лофт площадью 1000 квадратных метров с потолками высотой 16 метров. Режиссер отметил, что это место идеально подходит спектаклю, хотя обычно он играется в неоклассических помещениях с наличием скульптур и богатым историческим прошлым. Так, на предыдущем показе в Петербурге это был один из залов Михайловского замка.

Collector gallery в Москве – бетонное пространство, похожее на бомбоубежище, канализацию и на бункер из фильмов ужасов одновременно. Агрессивное помещение с исполинскими колоннами, потолочными окнами дневного света, четкими линиями пространства. Оно подавляет и в то же время напоминает о миниатюрности человека, его ничтожности. В этом арт-лофте потрясающая акустика. Каждый звук четко слышен, он будто отскакивает от стен и сотрясает их. Иногда благодаря звучанию, кажется, что этот мир рушится: будто гремят раскаты грома, возвещая о кончине. Очень важно то, что количество мест на спектакле строго ограничено. Наполненное помещение лишило бы спектакль фантастический атмосферы гулкой пустоты одиночества зрителя перед разворачивавшейся трагедией.

 

В спектакле использованы всего два фрагмента из пьесы Шекспира «Юлий Цезарь». Это несколько реплик первой сцены первого акта, в которой Флавий и Марулл разговаривают с двумя горожанами и монолог Антония из второй сцены третьего акта. Но их достаточно, поскольку режиссер исследует не столько шекспировский сюжет, а природу языка и коммуникации в трагедии. В спектакле три типа выражения смыслов через героя, три типа говорения, каждый из которых обоснован и принципиален.

Первым на сцене появляется некий «…vskiji». С одной стороны – это физиологическая сторона языка, присущая всем, по-своему выразительная и сложная. Язык толпы. Язык, двигающийся по воле мозга, который посылает сигналы. Толпа, двигающаяся также по определенному сигналу. Человек в первом случае, воплощенный первым типом языка – это набор физиологических характеристик и заданных функций. Актер, сидя на сцене, водит стетоскопом сначала по коже, волосам, а потом отправляет его в носоглотку. Видео сего зрелища проецируется на экран, так что зритель вынужден рассматривать движение внутренних органов актера во время произнесения монолога, осознавать выразительность движения слизистых оболочек. Кастеллуччи заглядывает внутрь тела, чтобы показать отнюдь не физиологическую мерзость, а открыть эстетику движения внутренних органов, подчиняющихся воле центральной нервной системы. Да, это язык толпы, да он типичен и стереотипен, он язык подчиненных, безвольных, но он имеет свое очарование.

Потом в величественной и одновременно ничтожной темноте и тишине бетонного пространства появляется Цезарь. То есть сначала зритель слышит грохот, вибрирующий и страшащий. Каждый шаг и движение великой особы сопровождается звуком внедрения, страха, подавления – глухим рокотом стен. Будто что-то вдалеке взрывается. Цезарь – воплощение абсолютной власти, деспотии, величия. От этого грохота теряется дар речи: он подавляет, заставляет застыть и предвосхитить новый шаг, новый удар. Звуки и жесты – вот средства выражения Цезаря, но больше ничего и не нужно, в данном случае звук становится ощущаем и даже осязаем. Во время пластического и звукового монолога Цезаря в пространстве спектакля появляется черный конь, звук копыт которого разносится по залу гулким рокотом. У него на теле белой краской написано: «Mene. Tekel. Peres», что значит: «Мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел – ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес – разделено царство твое и дано Мидянам и Персам» (Книга пророка Даниила). Согласно библейскому приданию эти слова были начертаны таинственной рукой во время пира вавилонского царя Валтасара, незадолго до падения Вавилона. Позже появляются три заговорщика, заворачивают Цезаря в лиловую тогу, которая принимает вид похоронного покрывала и тащат по полу в глубину зала, прямо через толпу зрителей, которой приходится раздвигаться. Цезарь превращается в безмолвную статую, окаменевшую и похороненную в собственной власти и величии… С помощью одного символа и одной надписи Кастеллуччи раздвигает сюжет, встраивает его в тотальный культурный контекст, рассказывая длинную историю. И она мгновением проносится в голове зрителя, не требуя долгого разъяснения.

 

Самым пронзительным становится последнее исследование языка. Здесь смыслообразующей является реплика Антония, которую произносит человек с удаленной гортанью:

Я говорю
Здесь прямо то, что вам самим известно:
Вот раны Цезаря – уста немые,
И я прошу их – пусть вместо меня
Они заговорят.

Кастеллуччи находит таких исполнителей, которые в прямом смысле адекватно самому тексту транслируют его значение. То есть это не концепция режиссера, не исследование возможностей актера, а именно требование пьесы. И такая почти буквальная интерпретация слов Шекспира поражает и возносит текст на метафизический уровень. Уста немые, действительно, говорят. Антоний (Далмацио Мазини) произносит монолог хрипом, сама его рана, – то, что осталось от речевого аппарата, говорит искусственным голосом, которого в природе не существует. В течение монолога с потолка спускается бюст Цезаря и висит вниз головой до конца спектакля.

 

В финале горящие лампочки, стоящие в ряд на сцене, по очереди лопаются, и звон стекла разносится по пространству зала сверкающим звуком.

Ромео Кастеллуччи может использовать актера как модель для сборки и деструкции, и это будет потрясающе с точки зрения нового видения объекта, может включать в структуру спектакля головоломки, которые зритель будет разгадывать и по-своему интерпретировать. Кастеллуччи ставит спектакль о речи, декламации, ораторском искусстве так, что от художественного уровня мысли и ее воплощении кружится голова.