«Три сестры» в «Красном факеле»: Подсматривать за ними интересно
«Три сестры». А. Чехов.
Новосибирский академический драматический театр «Красный факел».
Режиссер Тимофей Кулябин, художник Олег Головко, художник по свету Денис Солнцев.
Многоликий Евреинов, посетивший МХТ в начале прошлого века, таким образом сформулировал свои впечатления: «Когда я вижу чеховские пьесы в исполнении актеров школы Станиславского, мне всегда хочется крикнуть всем этим до кошмара жизненно исполненным героям: идите в театр! Да-да! И дядя Ваня, и три сестры, и Чайка-Заречная и даже Фирс – все пойдемте в театр! Вы освежитесь! Вы станете другими. Вот откровенно иная возможность бытия, иные сферы».
Люди театра и поверили, и пошли. И даже достигли успехов. И даже наш «Красный факел» внес в это дело свой вклад – после спектаклей Тимофея Кулябина в страшном сне никому не приснилось бы заикаться «о кошмарах слишком жизненного исполнения».
И в последней премьере резкость авангардных приемов позволяет избежать подобных упреков. Крышу прозоровского дома сняли буквально: и вид сверху открыл нам человеческий лабиринт с хозяевами, друзьями, входящими-уходящими, постояльцами и слугами. Однако в густонаселенном лабиринте тихо, все безмолвствуют, начиная рассказывать о себе жестами, мимикой, нюансировкой, движенческой пластикой. Вокруг каждого персонажа взметается целый вихрь непонятных движений. Смотришь, как через стекло. А через стекло, как известно, люди те же да не те – подсматривать за ними интересно. Мелочи и подробности раскрывают жизнь в режиме on-line – здесь все течет, как течет, не стесняясь себя, иначе стала бы Наташа так откровенно трудиться над своим лицом и телом, бормоча что-то о Бобике, не давая читать Андрею? Стала бы так вдумчиво рассматривать нижнее белье, собираясь всего лишь прокатиться в санях с Протопоповым? А потом прятаться за дверцами «многоуважаемого шкафа», чтобы выскользнуть из дома незамеченной?
Проходные сцены обрастают неожиданными подробностями, а те, которых ждешь, идут как откровенно проходные. Бесконечно долго, по-русски куражится пьяный Чебутыкин. Собираешься посмотреть, как Вершинину наконец-то удастся у Прозоровых выпить чаю – вот и самовар уже на столе, и все рады присоединиться, но Соленый откровенно охотится за конфетами и, в конце концов, разгоняет всех. Смешно! Как и то, что Ирину достают то из шкафа, куда она прячется от Соленого, то из-под стола, где девочка рыдает, что Москва от нее все отдаляется и отдаляется. «Фламандской школы пестрый сор». Сыплется на тебя как из мешка все, что не для широкого обозрения. Тузенбах неумело, как ребенок, заигрывает с Ириной – ничего не отретушировано, не вычищено. Но то, что может показаться «самодемонстрацией театра», вдруг обнаруживает иной смысл. На первый план реально выступает именно физическая сторона человеческого существования, и выясняется, как это важно: бытовые подробности как свидетельства длящейся жизни, пусть скучной, однообразной, лишенной «общей идеи» – но живой. Данной нам в ощущениях разных, но общих с другими людьми, неважно, каких они взглядов и веры.
Попытки глубинно-психологически рассматривать каждого героя, мне кажется, здесь не возможны и не важны – не важно, кто прав, а кто не прав, важно, что мир уже и у тех, и у других качнулся под ногами. Кулябин выстраивает ситуацию «мира на грани» и человека в нем, которому предстоит разделить общую судьбу. Еще до «Вишневого сада» Чехов оказывается пророком не хуже Достоевского. Жаль сестер, не уехавших в Москву, но вот юный долговязый Тузенбах вообще никуда и никогда не уедет, его тело найдут на краю не то парка, не то на берегу реки. И впервые написанная Чеховым фраза финала: «они уходят от нас, один уже ушел навсегда» не покажется ни неловкой, ни странной. Эта смерть откроет череду бесчисленных смертей наступившего века. Тимофей Кулябин сопрягает бытовые обороты жизни и далекие таинственные следствия, и тогда натуралистическая конкретика выталкивает из себя предвидения – сгорят скоро не пол-улицы – полмира. Вернувшиеся с пожара молодые офицеришки свалятся без ног на белые простыни в исподнем. Над безмолвными белыми телами вспорхнет заблудшая мировая душа.
Но смешно же думать, что в репетиционной работе обошлись без этюдов – этюдного метода, сердцевины мхатовского искусства: тут и личное присутствие в роли, и игра без слов, и острая сложная картина человеческого бытия. Критик Марков назвал вахтанговскую «Принцессу Турандот» «взглядом художника на побежденный материал». Старое определение вспомнилось применительно к «Трем сестрам»: сцепка авангардного и психологического ходов в спектаклях Тимофея Кулябина никогда не была такой крепкой, не вела к такому впечатляющему результату – взять хотя бы отличный четвертый акт. Воистину, в объятиях мхатовского метода авангард «помолодел», и «глаза у него стали прозрачными, без дна».
В спектакле всех и слышишь, и видишь. И Тузенбаха Антона Войналовича с его «скажи мне что-нибудь» перед дуэлью, и Андрея Ильи Музыко, интеллектуала, потерпевшего такое поражение, и, конечно, Наташу Валерии Кручининой, зачистившую дом и приступившую к зачистке еловой аллеи: успешно реализует бизнес-проект, будут и дачные клумбы с фиалками и запах, запах. В адрес Андрея Черныха – Чебутыкина – дружный хор зрительских похвал… Если раздавать всем сестрам по серьгам, бриллиантовые сережки получит Ирина Кривонос. За самоотверженную женскую верность в ущерб женской привлекательности… Поиски «особой судьбы» в трудный час ведут «романтика» Соленого к преступлению, – это верно сыграл Константин Телегин… Как раньше в старом театре вставшие зрители вызывали «всех, всех, всех». И старые театральные истории тут снова вспомнились по праву.
В материале использованы фотографии Виктора Дмитриева
Читать еще ОКОЛО о спектакле «Три сестры» в «Красном факеле»: