Вырыпаев в театре «Глобус»: Сорокин и другие пьяные
«Пьяные». Иван Вырыпаев.
Новосибирский Молодежный театр «Глобус».
Режиссер Алексей Крикливый, художник Евгений Лемешонок
Пьеса Ивана Вырыпаева «Пьяные», написанная в 2012 году и уже поставленная Виктором Рыжаковым в Дюссельдорфском театре и МХТ им. Чехова, а Андреем Могучим в БДТ, разделила мнения театрального мира. Кто-то, в основном театральные критики, обвиняет ее в тавтологичности, морализаторстве и банальности, кто-то, чаще постановщики, напротив, находят в ней элементы нового романтизма, живой и искренний разговор о любви, свободе и боге. Главный режиссер Новосибирского Молодежного театра «Глобус» Алексей Крикливый вслед за коллегами по цеху полагает, что вырыпаевский текст – это «попытка назвать вещи своими именами», поговорить «о высоких вещах через сниженный пафос».
Действительно, традиция «пьяного» инсайта и философствования в российской культуре представлена чрезвычайно объемно. Пьянство как способ борьбы с абсурдной и обступающей тебя действительностью, а еще больше с самим собой – зашоренным, пугающимся, вечно одергивающим себя, – близко нашему человеку. И кто из нас не согласится с тезисом: «когда выпивали, вы не взлетали?»
На протяжении спектакля это ощущение невесомости и воздушных ям то и дело возникает. Но, как ни странно, не от актерской игры или особого качества воплощения режиссерской идеи, а от актуальности звучащих реплик в контексте новосибирских широт. Вся сюжетная ткань пьесы сплетается вокруг сущностного вопроса: что есть бог. А в ответ – выливается палитра мировых религий – от христианства до буддизма. Что бог есть любовь, или, что каждый из нас есть бог, и «даже арабы, убившие и ограбившие твоего брата, Лора, это тоже Господь Бог». В этом нанизывании бесконечных повторов, пьяном речеблуждании, богоискательском мыслекружении рождается особый ритм, колебания которого намекают, что единого смысла нет, а за каждым поворотом мысли открывается еще один поворот, и еще один – и, в конечном итоге, всё относительно. Сама мысль может быть и не нова, но здесь и сейчас, в 2015 году, вырыпаевский релятивизм звучит одновременно и как откровение, и как насмешка.
В непреднамеренном соединении авторского богоискательства с местным колоритом случается прямой контакт театральной иллюзии и действительности. Быть может, не тот контакт, которого жаждут герои Вырыпаева:
«Дело в том, дорогие мои братья и сестра, что мое поколение ничего ведь, на х**, не чувствует, ничего по-настоящему, б***, не чувствует. Ничего. Только возбуждение и секс, только работу и алкоголь, и эти е***** уикенды, и посещение своих родителей, и этот бесконечный треп на разные темы, и эти наши женщины, которых мы не любим. Потому что мы, на х**, потеряли контакт. Мы потеряли контакт. Контакт с самым главным, б****. С тем, из чего мы вышли, с тем, без чего невозможно жить. Мы потеряли контакт с реальностью, б****, с той настоящей реальностью, из которой все здесь на самом деле состоит».
Но всё же мы, сидя в зале, ой как чувствуем подлинную реальность, и невольно предполагаем возможные пути развития жизни спектакля. Мы неминуемо ощущаем ту абсурдную действительность, в которой любое упоминание христианства (пусть даже католического) на новосибирской сцене вводит в замешательство и накручивает мысли о предстоящем скандале: привет и закрытому «Тангейзеру», и изъятой новосибирскими чиновниками невинной истории о православном ежике из спектакля «Песни о Родине», отмененным рок-концертам и прикрытому центру современного искусства.
В ответе на умопомрачающее смешение светского и религиозного в жизни – главным напутствием пьесы и спектакля становится «Не ссать!», взрывающее зал хохотом и аплодисментами.
Вот так, на уровне текста, «Пьяные» обнажают особый «сибирский» (а вообще-то и общероссийский) механизм восприятия, невольно подразумевают двусмысленность и накаляют атмосферу постановки возможными иронией, стебом над происходящим – вплоть до сатиры. И кажется, эти стихии вот-вот подхватят актеров и войдут в пространство самого спектакля Крикливого. Тем более, что оно намекает на любой большой город мира и, несмотря на то, что звучат в нем имена Густава, Магды, Лоуренса и Габриеля, – универсально, а значит, близко и нам. Длинный блестящий помост, огороженный сзади большими экранами, а слева и справа белыми стенами с условными выходами легко превращается и в вечернюю городскую площадь, изрытую переходами и подсвеченную неоном, и в гламурную квартиру, и в модный вегетарианский ресторан, и в клуб-кинотеатр – экраны и проекция делают свое дело. В то же время электронно-виртуальный аскетизм позволяет в одно мгновенье показать фон Триеровскую луну-меланхолию, недобро поминаемую в пьесе, и отстранить материализованные пространства, высветив название спектакля или лица артистов, старательно и забавно позирующих в камеру.
Тем не менее, иронический зазор между текстом пьесы и тем, что он для нас может означать, лабиринт актуализирующихся и меняющихся смыслов в исполнении артистов прорастает не так последовательно. Этот принцип, вроде бы, намечается первой сценой. Появление красивой молодой девушки Марты сопровождается голосом, который заставляет героиню быть сначала просто пьяной, потом очень пьяной, потом и вовсе упасть в лужу, а актрису Анну Михайленко в течение нескольких минут совершать своего рода гимнастические трюки. А присоединяющийся к ней Марк и вовсе внешне напоминает Вырыпаева, доведенного до пародии грубоватой манерой игры артиста Ильи Чурикова. Всё это обещает актерское фантазирование, отстранение и много еще чего, но дело не идет дальше неумело сделанных гэгов, от которых и не смешно, и не понятно, зачем тут Вырыпаев. Весь первый акт проходит под знаком медленно и впустую разыгрываемого пьянства с непонятной целью, при этом текст существует отдельно: актеры не поспевают ни за его музыкальностью, ни за его абсурдностью, ни за текучестью его смыслов. За одним исключением.
Когда в третьей картине на сцене возникает Лаврентий Сорокин в роли Карла, вырыпаевские слова как будто пробуждаются и театрализуются, набирают силу в ироническом звучании. Его герой инфантильно, с тягучей интонацией будет бесконечно повторять: «моя мать не умерла, она жива», одновременно успевая пощипывать красотку Лору (Ирина Камынина), спорить с ее мужем Густавом (Вячеслав Кимаев) о вине кота в смерти матери и выскальзывать из объятий своей колоритной жены Линды (Наталья Орлова). И когда вдруг вся эта абсолютно фальшивая приятельская посиделка выруливает на разговор о боге, то именно благодаря раздвоенности Карла-Сорокина достигается вырыпаевский эффект откровения через снижение. И хотя очевидные талант и мастерство отдельных актеров не спасают положение, но делают спектакль более внятным и достоверным.
Однако уже в следующей сцене найденный ритм и осмысленность действия гаснут – вплоть до антракта. И даже признание – не то просветляющее, не то глумящееся, – что каждый – даже «гребанный операционный менеджер банка», слышит голос господа в своем сердце, никак не меняет тягучее однообразие действия.
Второй акт оживляется самими обстоятельствами пьесы: пьяные герои из разных эпизодов начинают пересекаться друг с другом: операционный менеджер накануне свадьбы взаимно влюбляется в незнакомую модель, проститутка-киноманка встречает наставляющего ее директора кинофестиваля, а Карл и вовсе вещает истины. Случается своего рода комедия положений с философским смыслом, но сыграть удается только положения и лишь иногда с комическими оттенками.
Первой скрипкой по-прежнему остается Лаврентий Сорокин. Реплика «господь решил заговорить с вами через меня, и вот что он решил вам сказать» визуализирует его уморительное движение по сцене то в образе полководца-освободителя, то в позах ведущего сеанс психоаналитика, а то и просто клоуна. Достаточно лишь одного его подмигивания, малейшего интонационного перехода, чтобы зрительный зал откликался на ироничность и сермяжную правду авторского текста.
А его финальные слова и вовсе становятся кульминацией – и комической, и по силе воздействия:
«Не ссать – легко это говорить. А вот как это сделать – не ссать? Как так жить, чтобы не ссать? Что нужно делать, чтобы не ссать? А?»
В пандан ему во втором акте, наконец, просыпается еще один голос – Максим Гуралевич в роли того самого операционного менеджера Макса. Произнося тираду о толерантности и либерализме, свободе и главенстве закона, так надоевших гражданам Евросоюза, актер разгоняется до высоких эмоциональных оборотов и напоминает яркий образ капитана милиции из фильма «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова. Словно абракадабра сваливается на зрителей эта критика европейских ценностей, от которых у нас слышно лишь раскатистое эхо – и рьяное, до брызга слюны их разоблачение умножает абсурдность во сто крат. В целом же, молодое поколение «Глобуса», кстати, густо населяющее «Пьяных», как и в некоторых других спектаклях Крикливого, представлено здесь единой компанией, которой как будто не предложено никакой другой задачи, кроме прямого изображения праздной хипстерской тусовки. И каждый из них даже может находить внешне многообещающий образ (как Илья Чуриков, странно копирующий Вырыпаева в Марке), но эти образы практически никак не развиваются в действии, не привносят что-то еще, помимо удовольствия первого узнавания.
И все же, в смелости посыла, в направлениях постановочных ходов, во фрагментарных актерских проявлениях выражается интенция режиссера, его желание переплавить в иронии прописные истины вечных тем и увидеть их в новом свете. Чего только стоит театральность игры и хулиганства, возникающие в связи с обильно присутствующей в пьесе ненормативной лексикой. Русский мат запикивают, переиначивают, не проговаривают, засвистывают… А в результате мелодика отечественного ругательства становится очевиднее и проявляет его обаяние. Однако эти взлеты – игры, действенности, комизма, достоверности и актуального выхода текста к зрителю – в этом спектакле так и остаются эпизодическими, не вырастают в объемное высказывание.
Представив за два месяца в своем театре Стоппарда и Вырыпаева – два знаковых и невероятно интересных автора, Алексей Крикливый пока смог обратить внимание к театру лишь самим выбором пьес. Литературные произведения упорно оказываются сильнее сценических – драматурги обыгрывают театр.
В материале использованы фотографии Виктора Дмитриева
Текст Валерии Лендовой о спектакле: «Пьяные» в театре «Глобус»: пинг-понг европейских ценностей