Дмитрий Егоров: “Главное, чтобы пространство жизни не отнимали”
“Красный факел” готовится к первой премьере сезона. Спектакль “Дело” по пьесе Сухово-Кобылина ставит Дмитрий Егоров. У режиссёра широкая география постановок в государственных и независимых театрах. Главные темы, соединяющие большинство из них, – исследование России и русского человека. Новосибирцам режиссёр известен по спектаклям “Довлатов. Анекдоты”, “История города Глупова” (“Красный Факел”), “ПослеЗавтра”, “Песни о Родине” (“Глобус”). В интервью Наташе Бортник Митя рассуждает о государственной системе в пьесе Сухово-Кобылина и в современной России, о парадоксах информационного пространства и бессилии правды.
– Митя, в основе пьесы «Дело» Сухово-Кобылина остросоциальный конфликт о столкновении человека с системой. Какие сюжеты, идеи этого произведения актуализировались сейчас и почему?
– Так, по-моему, там все как было актуально, так и остается. Допустим, у нас уже много лет вместо первомайской демонстрации транслируют прямые включения с главных пасхальных служб страны. Люди, которых мы видим на этих трансляциях, зачастую живут, нарушая все заповеди, не стесняются наживаться на чужой беде, и никакой речи о «возлюби ближнего своего» у них не идет. Но они стоят и о чем-то думают. И как-то перед Всевышним, видимо, себя оправдывают. Выходят после службы и продолжают жить, как жили. Вот и в пьесе примерно так же.
И у нас, надо сказать, будет достаточно вневременная история. Грубо говоря, портрет Николая I на стене висит, но это не отменяет возможности достать смартфон. Ржавое тяжелое колесо правосудия как катилось по стране в XIX веке, так и продолжает катиться. И если тебя на него намотало, даже если ты абсолютно не виноват, навряд ли уже из-под него выберешься. Так было, есть и будет. При этом пьеса написана, как комедия. Там очень гремучая смесь трагического и смешного. Сатира в чистом виде – вневременная, русская, классическая. Потому что, конечно, единственное, что остается делать, когда жизнь доводит до полного отчаяния, – только смеяться.
– Сухово-Кобылин писал пьесу в XIX веке, но проблема бессилия, бесправности обычного человека перед решениями власти остается актуальной до сих пор. Виноват русский менталитет?
– В какой-то степени, да. Но я не знаю, насколько это чисто русское. Нам сложно жить без начальника, мы привыкли быть подчиненными. При этом мы этого начальника и любим, и ненавидим одновременно, и восхищаемся, и злословим. И бесконечно надеемся, что при новом будет лучше. У тебя есть начальник, у начальника есть начальник, и над этим начальником тоже есть начальник. И по-другому мы не умеем и не можем. Не знаю, насколько это про русский менталитет, но это точно про пьесу “Дело”. Хотя… Вот недавно совсем мне потребовалась консультация по поводу процедуры задержания в одной из сцен, и я позвонил своему однокласснику. Он следователем работал долгое время, потом его повысили. И он вот что сказал, когда я его спросил о коррупции в органах: “Так иначе ты просто не нужен никому, никакой карьеры не будет. Ты должен брать и носить наверх, это же закон, закон власти всей в России. А если ты не будешь брать, то тебя отправят на Малую землю куда-нибудь, и будешь там расследовать убийства тюленей. Волками. А если ты умеешь все красиво разрулить, взять кучу бабок и закинуть наверх, цены тебе не будет. На этом все построено, на этом все зиждется… Было, есть, будет”. Вот прямо так и сказал мне человек, который в этой системе просуществовал много лет. Но вообще да, мы же правда воспринимаем взятки и коррупцию как данность. Это чисто русская черта? Не знаю. Почему так происходит? И только ли у нас? Тоже не знаю. На первом этапе репетиций, когда мы еще в Zoom встречались, у нас были доклады. И некоторые из них были про историю взяточничества в России и что действительно из века в век ничего не меняется. Насколько это наша традиция, опять-таки не знаю.
– Мы всегда говорим о власти, как о некой безликой субстанции. Но “шестеренки” системы – реальные люди со своими планами, амбициями, целями. Как думаешь, что ими движет?
– Страх. Страх перед вышестоящим лицом, от которого зависит твоя карьера, твой заработок, твоя перспектива, твоя семья. Вообще любая государственная система, как мне кажется, в основном держится на страхе перед вышестоящим. А страх – это такое чувство странное. Он очень сдерживает. Мы что-то умалчиваем, боимся потерять работу, потерять стабильность, боимся говорить правду. Боимся действовать или не знаем, как действовать сообща. От этого все эти искривления.
– Но в последние годы мы видели примеры того, как волна общественного несогласия помогала спасти людей от несправедливых уголовных преследований.
– Мы знаем только два случая, когда гражданскому обществу удалось “напугать” власть. В ситуации с Иваном Голуновым властям был невыгоден конфликт с журналистским сообществом. В деле Павла Устинова то же самое: актёры очень медийные люди, конфликт с этим сообществом власти тоже был не нужен. При том что Устинову все равно обвинительный приговор вынесли. А во всех остальных случаях не общество пугало власть, а власть – общество.
– То есть это исключение из правила, а не наметившаяся тенденция?
– Абсолютно. Журналистский цех дружно поднялся за Ивана Голунова, а в отношении Ивана Сафронова всё уже тише. Степень цеховой поддержки тоже очень разная, это правда. Или, например, в первые дни митингов в Хабаровске информационное пространство сильно оживилось, но спустя несколько недель мы уже воспринимаем это как данность, хотя людей там выходит все больше и больше. Дело, наверное, в нашей способности адаптироваться к обстоятельствам: ко всему привыкаем. Первая волна цеховой активности всегда сильнее, а потом уже всем не так интересно.
– Как я понимаю, ты стараешься держаться особняком от фейсбучных дискуссий. Почему?
– Надоело. Одни и те же схемы общения, сценарии поведения, реакции. Много жизни на это тратилось. А в итоге решение реальных вопросов не уходит дальше пространства слов. Действие заменяется набиранием кнопок на панели смартфона. А время, как мне кажется, ушло вперед. Слово, по большому счету, сейчас ничего не значит. Всюду слова. Просто сказать правду у себя на странице сейчас – это не поступок. Ну я захожу минут на десять в день, лайки ставлю, если что-то нравится. Сейчас вот, когда про Беларусь что-то интересное видел, репостил, чтобы остальные тоже могли прочитать. А так времени толком нет на это.
– Но в наше время ведь тотально не хватает правды?
– Вокруг нас дофига правды. Вокруг нас очень много людей, которые говорят правду. Правда, тех, кто врет, больше. Но ты же сама видишь, насколько эта правда бессильна, насколько она не работает. От того, что ты сейчас говоришь правду, ничего не меняется.
– Ситуация вокруг Татьяны Козицыной, бывшего директора Молодежного театра Алтая, убедила тебя в этом?
– В жизни каждого человека наступает момент, что называется, перелом позвоночника. В Барнауле всё было похоже на пьесу “Дело”, только я тогда волей случая добрался выше, чем Муромский. Но не помогло. Татьяна Фёдоровна полгода находилась под уголовным преследованием, ей угрожало от 500 тысяч штрафа до 6 лет заключения. Дело было абсолютно раздутое, это всем было понятно. И человек она честный, и это тоже всем было понятно. Ну и в итоге – спасибо добрым людям, которые помогли – дело Козицыной закрыли за отсутствием состава преступления. Конечно, я тогда достаточно долго сосуществовал с этой ситуацией. Поэтому, работая над пьесой Сухово-Кобылина, конечно, было что вспомнить
– Ограничительных норм, влияющих на искусство, в частности, на театр, с каждым годом становится больше. У тебя не возникает ощущения отчаяния от компромиссов, на которые приходится из-за них идти?
– Если очень хочется высказаться на определенную тему, на самом деле тебе ничего не мешает. Другой вопрос, что на большой сцене большого театра не каждая тема уместна. Но ничто не мешает тебе с неудобной темой нырнуть в андеграунд. Если хочешь о чем-то говорить, возможность всегда есть. Главное, чтобы было о чём.
Был период, когда я выпускал много спектаклей подряд в государственных театрах. Сейчас стараюсь чередовать работы в государственных и независимых театрах. Когда ставишь в государственном театре, ты нисколько не изменяешь себе, но принимаешь установленные правила, и это нормально. Есть определенная площадка, определенная труппа, определенные художественные и этические задачи. И определенный зритель, для которого хочется хороший спектакль сделать. Все это – нормальные рабочие компромиссы. Когда мы делаем спектакль, попадаем в определенную систему координат: ты никак не можешь перенести действие из театра в космос.
Всем известно понятие “мимесис” – “зеркало”, которое ты как бы ставишь перед зрителем, чтобы он в отражении увидел себя.
Для меня самое главное – иметь возможность использовать
это зеркало. А каким оно будет – во весь рост или
небольшим осколком – не важно.
Театр интересен тем, что он преломляет жизнь, трансформирует её в художественную реальность. Поэтому самое важное, чтобы пространство жизни у нас не отнимали. А если попробуют отнять, как-то выкрутимся, наверное.
– Митя, ты много ездишь по стране. Поделись опытом, который тебя удивил.
– На самом деле в каждом уголке нашей страны есть свое пространство для удивления. Я до сих пор помню, как лет восемь-девять назад оказался на Камчатке. В пяти минутах от театра берег Авачинской бухты. Выходишь утром кофе попить и изумляешься этой небывалой красоте. Но это так, открыточное. Да как чему удивляюсь? Всему удивляюсь. И это хорошо. До окончания института я сидел в Ленинграде и страну нашу по сути не видел, не ощущал, не понимал. А последние пятнадцать лет жизни – это бесконечное исследование, познание этого одновременно интереснейшего, ужаснейшего, прекраснейшего и опаснейшего русского мира.
– Назови произведения из разных областей искусства, которые наиболее созвучны современной России.
– Формообразующим произведением про Россию для меня было, есть и остаётся “История одного города” Салтыкова-Щедрина. Оно очень тяжело читается, но автор в нём описал абсолютно все аспекты нашей жизни. Из музыки… Не хочется признаваться, но это до сих пор что-то из Летова. В данный момент, скорее всего, “Русское поле экспериментов”, до “Прыг-скок” всё-таки ещё не дошло. Эти песни не про ту страну, в которой хотелось бы жить, но все равно в ней живем. И для меня Летов – это не вкусовое предпочтение, а созвучность с объективной действительностью. Неприглаженность этой музыки, грязноватость, безудержность, где и скучно и смешно, и вечно и грешно, и здорово и вечно. Как-то очень правильно он всё сложил. Если выбирать кино про Россию, то как ни крути, это “Груз 200” Алексея Балабанова, хотя я его смотрел всего пару раз. Из картин пускай будет “Утро в сосновом лесу” Шишкина. Я всё какие-то жесткие вещи тебе называю, а нужно не забывать, что медведи в лесу – это тоже прекрасно. Когда они на картине, разумеется. Живьем не дай бог повстречаться с такой картиной, конечно.