Никита Бетехтин: “Найти идею – созидающую, а не разрушающую”
В “Старом доме” идёт работа над третьей премьерой сезона. Спектакль “Цемент” по пьесе Хайнера Мюллера ставит режиссёр Никита Бетехтин. Работа с текстом немецкого драматурга началась с лаборатории “Актуальный театр”: тогда зрителям впервые представили эскиз “Цемента”. Никита – выпускник ГИТИСа и магистратуры Школы-студии МХАТ, постоянный участник театральных лабораторий, с 2019-го года штатный режиссёр Красноярского ТЮЗа. В прошлом сезоне на сцене “Старого дома” он поставил спектакль “Серёжа очень тупой”. Специально для “ОКОЛО” Наташа Бортник поговорила с Никитой об идеях в “Цементе” и идеях в современной России, об ответственности и поиске цели.
– Никита, “Цемент” Гладкова – пример социалистического реализма, основанная на нём пьеса Мюллера – футуристический миф о строительстве светлого будущего. Каким будет “Цемент” Бетехтина?
– Интерес представляет не “Цемент” Бетехтина, а “Цемент” сегодня. Есть контекст романа. Для меня он о прошлом, а текст Мюллера даже не о настоящем, а о будущем. Когда мы на лаборатории делали эскиз, казалось, что пьеса – это злое пророчество: история про мёртвого, который воскрес. Но его воскрешение – это мешающий всем факт, а не чудо. Мир уже приспособился жить без него.
Смысл заключён в названии – “Цемент”. Цемент сам по себе – это ведь ничто, пыль, прах. Только если появляется крепкая связь между частицами цемента, из него можно что-то построить, зацементировать. Эта связь – человеческая идея. Без идеи любое общество – пыль.
– Какие темы, сюжеты ты исследуешь в спектакле?
– Когда я начал заниматься романом, прежде всего меня удивило, какая сильная у людей того времени была идея. Сейчас мы охотно верим в идею денег, больших корпораций, в идею спорта, футбола, например, когда в случае победы нашей сборной объединяемся как нация. Но этого недостаточно, чтобы скрепить большую страну. Нужно найти идею, самую точную, а главное, созидающую, а не разрушающую.
В романе Гладкова Чумалов – герой, который несёт идею и сражается с “властью живота”, с бюрократической машиной. Контекст Мюллера шире: он из Чумалова выводит античного героя, а мир вокруг него рассматривает как общую модель человечества. Борьба за восстановление завода оказывается борьбой с тысячеглавой Гидрой, чудовищем. Для меня это размышление о человеческой природе, о природе героизма. В каждый кризисный период появляются герои, время выдавливает их в первые ряды.
– Как думаешь, современная Россия – подходящая почва для появления героя?
– Наверное, мы ещё не дошли до самого дна кризиса. Во время Великой депрессии в США появился Капитан Америка: нации нужен был герой, и это было попыткой его синтетического, искусственного создания. В русской культуре герои тоже появляются в кризисное время. Например, Илья Муромец, Минин и Пожарский… Думаю, что сегодня национального героя в России нет.
– Героем 2019-го года многие называли Ивана Голунова.
– Дело Голунова – важный прецедент прошлого года. Мы объединяемся вокруг такой личности прежде всего против несправедливости. Мне кажется, что один из главнейших критериев героя – это осознанное самопожертвование во имя идеи общего блага.
Мы рассуждали на репетиции: какая сегодня объединяющая идея, есть ли она вообще? И нашли только одну – идею “мы против”. Но она не созидательная, а разрушающая. Может ли быть идея “мы против” национальной? В героях Гладкова и людях того времени меня искренне удивляет, как они боролись за идею будущего: терпели голод, холод, нищету, чтобы следующим поколениям, которые будут жить после них, было лучше.
– В анонсе к спектаклю ты обозначил, что «энергия текста и его масштаб не позволяют актерам работать в бытовом способе существования». Речь идёт об эффекте отчуждения вместо вживания, на котором строится театр Брехта?
– Да. Мюллер был последователем Брехта. Сыграть мощный, масштабный конфликт, который заложен у Мюллера и Гладкова можно только через систему отстранения. К тому же у нас изменилась речь: невозможно рассказать эту историю бытовым языком.
Мощная идея консолидирует мощную энергию вокруг себя. Мюллер поднимает важный вопрос: нужно выкапывать своих мертвецов. Мы не можем не расследовать преступления прошлого, не можем их забыть. А война – это преступление. Опыт, который даёт ХХ век, должен быть переосмыслен. Невозможно одну часть архива засекретить, а другую открыть. Нации, которые смогли понять ошибки прошлого, становятся лидерами, выходят на новый уровень осознанности.
– А как ты относишься к тому, что сейчас Великая Отечественная война многими воспринимается как красочный праздник 9 Мая, что детей на выступления одевают в военную форму?
– Я солидарен с Мюллером, для меня идея войны чудовищна, она мне противна. Но я не могу не гордиться своими дедами, своей страной, которая смогла объединиться против врага. Наше поколение не хлебало такого, и никто не знает, что нам уготовано в будущем. В школе мне было интересно научиться собирать автомат Калашникова, но от этого я не стал любить войну. Просто умение, любопытство. Я к этому спокойно отношусь. Другое дело, когда в школах Росгвардия устраивает показательные выступления, как разгонять митинги. Это чудовищно.
Проблема нашей страны в том, что испокон веков мы противопоставляли государство и себя. Когда я был маленький, мои соседи скручивали счётчики, потому что невозможно было оплачивать огромные долги. Никогда не считалось, что воровать у государства – это что-то постыдное: люди обманывают государство, государство обманывает их.
– Я заметила, что в интервью ты часто высказываешь гражданскую позицию. Как думаешь, в наше время вообще можно быть аполитичным?
– Можно. Но аполитичность – это синоним безучастия? Я не считаю себя аполитичным: слежу за новостями, пытаюсь понять обе стороны, разобраться, что вообще происходит в нашей стране. Я не считаю себя компетентным в политике, но решение политиков так или иначе влияет на мою жизнь. Вопрос, политичен ты или нет, не так важен. Главное, открываешь ли ты глаза на происходящее вокруг или делаешь вид, что не замечаешь. Если кто-то думает, что можно проспать определённый момент, а потом проснуться, и всё будет хорошо, – пожалуйста, но я так не могу.
– Никита, ты познакомился со “Старым домом” благодаря лаборатории “Актуальный театр”. В этом году театр запускает лабораторию нарративного театра “Дисциплина”. Как думаешь, может ли сейчас театр соперничать с Netflix?
– Конечно, может. Только для этого нужно понять одну вещь. Сейчас у общества огромный дефицит в правде: где она сегодня? Правда – вот чем театр может привлечь аудиторию.
– Это созвучно с мыслью, которую ты сформулировал в одном интервью: “Театр не должен быть опиумом, он – собеседник, психотерапевт”. В чём тогда твоя роль как режиссёра?
– Я просто стараюсь быть предельно честным. Тем, что волнует меня, пытаюсь заразить постановочную команду и артистов. Это не просто и не всегда работает. Но я постоянно отвечаю себе на вопрос: иначе зачем столько усилий и энергии, если делать это нечестно?
– Эта профессиональная осознанность усилилась после того, как ты стал штатным режиссёром Красноярского ТЮЗа?
– У меня появилось гораздо больше ответственности. Я теперь работаю в конкретном театре, который находится в конкретном городе, на правом берегу. Раньше ты ставил и уезжал, а теперь видишь детей, которые приходят на твои спектакли.
Я смотрю на наших зрителей и понимаю, что их поколение будет более продвинутым, более свободным, чем наше. Они растут в открытом информационном пространстве, поэтому аргументов для своей защиты у них будет больше: будут больше кулаки, чтобы отстаивать свои права. А мы должны им в этом помочь. Ты уже не выбираешь тему просто так, а ориентируешься на зрителя: анализируешь, как твоё слово, мизансцена отзовётся в этих молодых мозгах. В этот момент начинаешь взрослеть.
– Не скучно в Красноярске после стольких лет, проведённых в Москве?
– В Красноярском ТЮЗе настолько плодотворная почва, что все твои идеи прорастают. Это театр, который работает, и ты счастлив быть вместе с ним. Роман Феодори – очень корректный художественный руководитель. И самое главное, что у театра есть идея: всё лучшее – детям. Ребёнок должен приехать на скучный, серый индустриальный правый берег, открыть двери театра, а за ними – круче, чем в Netflix. И очень важно, что здесь никто не относится к детям как к неполноценным личностям. Наоборот, мы открыто говорим с ними о буллинге, о проблемах взросления, о сексе. И спектакль чаще всего становится предметом для разговора с родителями.
– Если говорить о детских спектаклях, то моим последним удачный опытом была премьера Галины Ждановой “Путешествие Нильса с дикими гусями” в “Старом доме”.
– Мне вообще нравится театр “Старый дом”, потому что у него тоже есть идея. Точнее её Андрей Михайлович Прикотенко сформулирует, но, судя по тому, какие спектакли выходят, как выбирается материал, создаётся ощущение: “мы хотим быть актуальными, хотим делать театр, который нам нравится” – хорошая идея для того, чтобы объединиться.
А бывает, приезжаешь в театр и не понимаешь, в чём его идея. И это страшно: люди приходят на работу, трудятся за самые маленькие деньги, еле как сводят концы с концами. А на самом деле у них нет смысла – ради чего это делать.
– У тебя был такой период стагнации?
– Да, когда я поступил в ГИТИС. У нас был какой-то невероятный конкурс. И моей идеей на тот момент было поступить в ГИТИС. После того, как на четвёртой попытке мне это удалось, я полгода не мог найти следующую идею – ради чего теперь здесь учусь? Всё потому, что изначально неправильно формулировал цель. Да, я поступил, и что? Дальше от безвыходности сформулировал: я должен поставить хороший спектакль. И вот я его поставил, и что дальше? Начал спрашивать себя: чего ты хочешь – национальную премию, лавры, свой театр? Это происходит до тех пор, пока ты не поймёшь, что нужно выбирать невыполнимую цель.
– Какая твоя цель сейчас?
– Я хочу сделать мир лучше. Создавая разные спектакли, я уверен, что сражаюсь на стороне добра. Тогда абсолютно неважно, где ты находишься – в Москве, Новосибирске, Бийске, Красноярске. Если ты сегодня в Бийске, сделай так, чтобы в этом городе появился спектакль, на котором человек может что-то открыть для себя. У меня есть примеры людей, которые делают мир вокруг себя лучше, хотя, кажется, что это невозможно. Приходит человек в сарай и делает из него театр, приходит в храм, который напоминает временное здание, и там поселяется дух, или интернат для глухих, который раньше был тюрьмой, превращает в школу, в которой мечтает учится каждый. Вот и моя идея – делать мир вокруг себя лучше.
