Назад Наверх

Платонов на периферии

/размышления перед постановкой «Дураков на периферии» в режиссуре Сергея Левицкого в «Красном факеле»/

Существует ли театр Андрея Платонова? Возможно, говорить о нем рано: пьесы Платонова были открыты и опубликованы лишь в 2006 году, часть текстов утрачена, постановочная история еще не сложилась. Сами тексты стоит считать скорее проектами пьес, печальным напоминанием о несбывшемся: у автора не было шанса поучаствовать в их воплощении. Главной опорой для нас в понимании этой драматургии остается платоновская проза. На ее фоне читатели и зрители пьес могут избежать некоторых ловушек – если решатся на риск. Часто слишком велик оказывается соблазн «нормализовать» Платонова, подогнать под готовые рецепты. Проверим самые очевидные из них опытом внимательного чтения.

В «Дураках на периферии», пожалуй, больше всего мимикрии под более или менее литературные и театральные приемы, но мы будем помнить, что Платонов в принципе не был способен адаптироваться ни к какой модели.

1. Сатира?

Когда на сцене разворачивает деятельность комиссия, да еще и с названием «охматмлад», зрителю проще всего уловить привычную интонацию сатиры на советскую бюрократию. Это уже значит, что спектакль может либо остаться в сугубо сатирическом поле – тогда мы ждем бессмысленного перекладывания бумаг, рутинных лозунгов, пустых персонажей – либо приобрести более зловещие антиутопические черты, если нам напомнят, что внешне беспомощная бумажная власть реально управляет человеческими судьбами.

Вдобавок у пьесы есть понятный исторический контекст: это реакция на принятый в 1926 г. кодекс законов о браке, который радикально упрощал процедуру развода и безоговорочно признавал право матери определять, кто отец ее ребенка. Обе темы не просто задеты в пьесе, а управляют практически всей интригой. Платонов, впрочем, сразу иронически усложняет эту иллюстрацию процесса революционной переделки семьи: несмотря на все новые права женщин, пьеса начинается со сцен, где выбор между абортом и рождением ребенка за беременную героиню пытаются сделать мужчины.

Проблема с прочтением «Дураков» как сатиры, впрочем, даже не в том, что пьеса оказывается не столько о бюрократии, сколько о биополитике. Сатира требует соотнесения с нормой, с системой координат, Платонов же – всегда – пишет о мире, в котором координат больше нет. Может быть, адекватным жанровым определением для платоновских текстов было бы анахроничное, но хорошо понятное современному зрителю слово «постапокалипсис». Герои Платонова на ходу приспосабливаются, как могут, к жизни в эпицентре тотальной катастрофы, а автор не определяет никакой четкой дистанции для наблюдения за ними.

Театральное прочтение потребует однозначного выбора, акцентировать ли «советскость» пьесы, и если да, то как ее показывать – отчужденно, как экспозицию исторического музея, или как неустранимую часть постсоветской жизни? В отличие от большинства авторов 20-х годов, Платонов, если читать его честно, не позволяет выстроить никакого законченного образа советской жизни – для него самого была принципиальна незавершенность этого образа и непредсказуемость будущего.

2. Пьеса о русской провинции?

Фирменный платоновский прием – перемешивать знаки новой жизни, свежие советские структуры, невообразимые в классической литературе сюжетные повороты с архаикой, в которой хочется узнавать не то Гоголя и Щедрина, не то Лескова. Двойное умаление героев – мало, что дураки, так еще и периферийные – звучит как сумма всех забот русской классики о маленьких, униженных и нелепых. Но ни одна традиционная схема нам не поможет; на это намекает и комическое соположение фамилий – «гоголевские» Башмаковы соседствуют с «тургеневским» Рудиным, и, если присмотреться, от прототипов в них не больше, чем в персонаже «Чевенгура», который решил переименоваться в Федора Михайловича Достоевского.

Платоновская провинция – это уже не задворки империи и не классическая глушь, куда отправляют из столицы или откуда о столице мечтают. Это край мира, когда от мира только край и остался. В описании пространства неслучайно как бы одна скромная квартира, но вмещающая кого и что угодно, и неудивительно, что даже «повеления» явившегося в финале вместо бога из машины Старшего рационализатора не наводят порядок, а вязнут в общем хаосе. Периферия тут без центра – как и дураки у Платонова не в сравнении с умными или хотя бы нормальными, а сами по себе, самодостаточные дураки.

 

Это впечатление должно быть хорошо знакомо читателям прозы Платонова, где всякая среднерусская картинка в любой момент может стремительно распахнуться в космос. В «Дураках» эффект подкрепляется и основной темой: для Платонова семья, родство, отцовство, как известно, связаны не с частной жизнью, а с общим делом, – в том числе со следами влияния Николая Федорова и его идеи буквального воскрешения предков. Поэтому и превращение всех персонажей в странную единую семью в платоновской логике – необязательно комедийная ситуация или некий регресс к архаическому быту: прогресс для него неотделим от осознания всеобщего родства.

3. Авангардный абсурд?

Мы не обязаны непременно искать в платоновских текстах отражение специфических советских реалий. В конце концов, это один из самых мощных образцов экспериментального художественного языка в советской литературе.

Пьесы Платонова воспроизводят странную речь, по которой всегда безошибочно опознается его авторство. Роберт Ходелл, немецкий исследователь Платонова, предложил назвать платоновский язык «углоссией», по аналогии с утопией, – как язык для несуществующего мира. Если в театре не пытаться сгладить странности реплик, мы получим удивительное шоу, одновременно смешное и жуткое, где русский язык превращается в язык строителей вавилонской башни, зафиксированный в момент распада: общего уже нет, разные еще не состоялись.
В спектакле Михаила Бычкова, поставленном в Воронеже в 2011 году, актеры в конце повторяют вне контекста реплики, заставляя зрителя услышать текст о жизни языка как такового. На фоне декораций, цитирующих картины Марка Ротко, нам легче увидеть в Платонове равноправного участника мирового модернистского процесса.

 

Действительно, платоновская драматургия дает достаточно поводов видеть в ней связующее звено между поисками европейских авангардистов и сюрреалистов и более поздним театром абсурда. А «Дураки на периферии» с их странно закрученной гендерной интригой к тому же явно перекликаются со знаменитой пьесой Аполлинера «Груди Тиресия».

Стоит, однако, помнить, что Платонов настороженно относился к западному модернизму (тексты которого при этом знал лучше и осмыслил серьезнее, чем многие советские писатели) и искал способы преодолеть то, что он считал тенденцией к дегуманизации. Зафиксировать утрату координат и универсальный кризис с помощью деформаций языка, жанра, литературной традиции для него было бы недостаточно.

Когда Рудин в начале «Дураков» ни с того ни с сего вспоминает о раках, которые чуть не вымерли, а потом сами собой необъяснимо возродились (реальная, кстати, история) – это больше, чем комический уход героя от серьезного разговора. Платонов не скрывает отчаянных поисков надежды на восстановление развалившегося мира в новом качестве, на старт новой жизни. Ни одно из типичных модернистских решений ему не подходит – но свое в итоге ведет к еще большей катастрофе.

Спойлер

«Дураки на периферии» (зрителям спектакля лучше знать это заранее) заканчиваются так же чудовищно, как потом закончится «Котлован», – смертью ребенка. То, что в «Котловане» получит развертку и объяснение, в пьесе происходит в один шоковый момент и не дает возможности сразу отрефлексировать его всем вместе – ни персонажам, ни зрительному залу. Младенец, вокруг которого раскручивалась то ли комически спрофанированная, то ли просто неуклюже повторенная евангельская история (от загадки отцовства до имитации сцены поклонения волхвов), уничтожает своей смертью надежду на то, что странное состояние, в которое впал весь платоновский мир, сможет когда-то закончиться, что время пойдет нормальным ходом, пространство вернется в свои границы и язык в свои берега. Как понимать этот финал и как с ним справляться, должно быть личным внутренним решением для постановщиков и для зрителей.

 

Читать рецензии ОКОЛО на спектакль «Дураки на периферии» в театре «Красный факел»:

Текст Яны Глембоцкой «Последние времена»

Текст Кирилла Демидова «И даже гроб не понадобился»